В поисках еврейских запонок

про Тель-Авив
Зиновий Зиник, писатель, эссеист, критик
22 августа


Получив из Тель-Авива приглашение на свадьбу, я решил обновить свой летний гардероб и на Jermyn Street в Лондоне (я в Лондоне три с лишним десятка лет), где джентльмены приобретают рубашки, выбрал для свадебной церемонии одну льняную, цвета бешеной лососины. С манжетами. На запонках. Я примерил ее уже в Тель-Авиве, прямо перед свадьбой. Рубашка сидела на мне идеально, и цвет для свадьбы достаточно отрадный. Но тут же выяснилось, что я забыл захватить из Лондона свои запонки. Остановился я у друзей в самом сердце Тель-Авива, на бульваре Дизенгоф, в десяти минутах ходьбы от легендарного кафе «Касит», где еще в семидесятые годы собиралась интеллектуальная элита и богема Тель-Авива, воображая, что они как экзистенциалисты в кафе Les Deux Magots на бульваре Сен-Жермен в Париже. (Бульвары Тель-Авива и спланированы, собственно, под парижские. Или под одесские?) Сейчас в этом кафе, как и в его парижском двойнике, сидят, главным образом, американские туристы. Замечательные просторные кафе со всеми мыслимыми разновидностями кофе, пирожных и еврейских булочек с маком тут остались, но Дизенгоф в наши дни – это в первую очередь бульвар дорогих бутиков, сетевых фешенебельных магазинов одежды. Я был уверен, что куплю запонки на первом же углу.

Не тут-то было. То есть запонок нигде не было. В некоторой панике я решил обратиться за советом к старожилу Тель-Авива своему старому другу израильскому поэту (и переводчику Шекспира) Меиру Визельтиру. Меир сначала удивился: как же так, в еврейских местечках запонки были традиционным свадебным подарком. Запонка, соединяющая две петли манжет, – это материализация метафоры о связи жениха и невесты, их разного прошлого и совместного будущего. Тель-Авив, впрочем, не местечко в черте оседлости. Сионистские идеи впервые зародились в умах ассимилированных евреев-идеалистов Австро-Венгерской империи и были подхвачены британскими юдофилами. Но в конечном счете, чьими руками с двадцатых годов началось строительство еврейского государства в Палестине? Это были евреи-пролетарии из местечек и недоучившиеся студенты из Прибалтики и Польши, из Украины и России, бежавшие от погромов, одержимые идеями свободы, равенства и братства (главным образом для евреев). За редким исключением, они симпатизировали русской революции и социализму в принципе. Так или иначе, они отрицали все буржуазное. А что такое запонка, как не символ этой самой аристократичности и буржуазности? А к 1948 году, когда Бен-Гурион провозгласил независимость государства Израиль, в стране утвердились вполне просоветские, если не сказать просталинские настроения (что вполне объяснимо после разгрома Гитлера Советской армией). Патриотический израильский фольклор 40–50-х годов – и в мелодиях, и в словах – это практически переводы советских песен (создававшиеся, в свою очередь, еврейскими композиторами в России). Сталин, проголосовавший в ООН за создание государства Израиль, запонок, естественно, не носил. На самых известных фотографиях Бен-Гуриона он (и его окружение) неизменно в рубашке с открытым воротом и коротким рукавом: точь-в-точь как члены политбюро на черноморском курорте. Тут запонки явно не требовались. Меир Визельтир знает, что говорит: он родился в Москве, и его мальчиком в пятидесятые годы вывезли через Польшу в Израиль.

Израиль был задуман отцами сионизма как возрождение библейского прошлого во имя светлого будущего тех, кто готов был отказаться от своего европейского (главным образом восточноевропейского) реакционного и антисемитского настоящего. Я не уверен, что цари иудейские носили запонки, но современное слово для запонок в иврите, как и многие другие термины, было, скорее всего, выдумано Элиэзером Бен Иегудой. Он родился в Литве 150 лет назад и, переселившись в Палестину, занялся систематическим обновлением библейского иврита. Однако с тех пор иврит изменился неузнаваемо, вобрав в себя речь иммигрантов из арабских стран, английский сленг и русский мат, арго мобильных телефонов и новации авангардистских поэтов. Так что в наше время не все израильтяне способны понять архаический, древнееврейский язык Библии. Так или иначе, официант ресторана, где мы сидели, этого слова не знал. С другой стороны, не знал он и языка идиш, на котором говорила Батия – та самая, что семьдесят лет назад (еще до провозглашения государства Израиль) открыла ресторан, где мы с Меиром и обсуждали израильскую проблему с запонками.

Ресторан этот с простым названием «Батия» на углу Дизенгофа и улицы Арлозоров – одно из моих любимейших мест в Тель-Авиве. Тут простые столики, как в столовке; при входе, у бара, под стеклом – вся кулинарная роскошь, которая вас ожидает. Вот уже четвертое поколение семейства Батия кормит тель-авивцев набором блюд, хорошо знакомым их предкам из Восточной Европы. Это меню для меня как возвращение в несостоявшееся еврейское детство. Я родился, как и большинство евреев моего поколения, в совершенно ассимилированной московской семье. В детстве я никогда не слышал ни слова на идиш, никогда не держал в руках Библии и не ведал, что такое синагога. Но скажи мне, чтó ты ешь, и я скажу тебе, кто ты. Моя бабушка, со своим берлинским дипломом, периодически готовила гефилте-фиш (называя ее фаршированной рыбой). Тут, у Батии, подают даже фаршированную голову карпа. Не говоря уже об изысках вроде соленых помидоров и капусты, вареных пупков с пюре, фаршированных куриных шеек, цимеса (сладкой тушеной морковки) и, естественно, бульона с лапшой и клецками. (В баре – водка под соленые огурцы, всех известных сортов.) Приобщение к этой идишной кухне как причастие: ты воссоединяешься со своими предками, с их, можно сказать, плотью через пищу, которую они ели.

Место это – редкое для Тель-Авива. Мы встретились с Меиром в пятницу утром, а к вечеру (начало еврейской субботы – шабат) попасть сюда трудно: у входа очередь, где тель-авивская элита стоит плечом к плечу с портовыми грузчиками. Язык идиш и его традиции многие годы презирались, чуть ли не запрещались отцами сионизма, как тяжелое наследие прошлого (после субботнего ужина у Батии двигаться действительно нелегко). Неудивительно, что это прошлое влезло в израильское настоящее через желудок и привело к возрождению – заодно – и литературы на языке идиш. Но у меня была надежда, что вместе с фаршированной рыбой это семейство или их родственники завезли в Израиль еще и запонки. Ведь хасиды и крайние ортодоксы до сих пор расхаживают, как и их предки, в черных шляпах, в шелковых кафтанах, белых чулках и рубахах с огромными манжетами. Иерусалимский профессор теологии, специалист по Библии Нехама Ляйбович объяснила мне когда-то, что весь этот маскарад в действительности парижская мода Средневековья. Польский раввин посылал ежегодно своего гонца в Париж, чтобы евреи в его общине одевались по последнему слову французской моды. Раввин умер, а костюм польского еврея не изменился за последние лет четыреста (так евреи буквально интерпретировали завет о следовании обычаям отцов – вплоть до одежды), не исключая запонок, само собой. Однако за этими польскими запонками надо было ехать в Иерусалим, потому что такого магазина с хасидскими одеяниями днем с огнем в Тель-Авиве не сыщешь.

От Тель-Авива до Иерусалима езды минут сорок на маршрутном такси или на автобусе-экспрессе. Но это две разные вселенные, в чем есть свои преимущества. Вдали от Стены плача, Храмовой горы, Гефсиманского сада, Крестного пути и Гроба Господня нет опасности случайно подхватить иерусалимский синдром. Это психическое заболевание как микроб простуды в воздухе: вселяется в тех, кто, из-за своей истерической природы, склонен к религиозному экстазу и среди камней святого города начинает воображать, что он и есть спаситель, мессия, в крайнем случае пророк, что от него и от его молитв зависят судьбы всего мира. Чтобы ускорить пришествие мессии, эти одержимые из евреев борются за строжайшее соблюдение иудейских законов (так, как они эти законы понимают). Поэтому субботу лучше всего проводить не в Иерусалиме, где большая часть заведений и магазинов (продающих запонки) по субботам закрыты, а в Тель-Авиве. Здесь, впрочем, огромная часть жителей заражена тель-авивским синдромом. Это противоположный, так сказать, синдром параноидального страха перед иудеями-талмудистами. Тель-Авив хочет показать всему миру (и всему остальному Израилю – в первую очередь), что здесь религия – это личное дело каждого. Хочешь соблюдать субботу (или пятницу) – сиди дома. Не хочешь есть свинину – не ходи в супермаркет, где мясным отделом (обычно) заправляют выходцы из России: тут можно найти все сорта крайне некошерных российских и польских колбас плюс немецкий шпек в придачу.

После иврита и арабского, русский в девяностых годах – с волной иммигрантов из России – стал третьим официальным языком в Израиле. Если ты не знаешь иврита, может возникнуть иллюзия, что ты в бывшей советской республике, со своим телевидением, театрами, книжными магазинами. И ресторанами, конечно. Тут можно путешествовать и во времени. Знатоки – писатели Марк Зайчик и Лев Меламид – показали мне удивительные места вокруг здания Центральной автобусной станции (сейчас оккупированной сомалийскими беженцами), где можно утолить ностальгию по эпохе перестройки – в продуктовых магазинчиках со столиками внутри, с простой российской выпивкой и закуской. Они же утверждают, что места с истинно русско-кавказской кухней можно найти не в фешенебельных частях Тель-Авива, а на южных окраинах, неподалеку от тель-авивской тюрьмы «Абу Кабир». (Удержусь, пожалуй, от острот по поводу параллельной ностальгии по тюремному прошлому.)

В то время как Иерусалим пытается стать городом библейского будущего, Тель-Авив уже давно супермаркет такого рода ностальгий для выходцев из разных стран. Йеменские евреи, бежавшие в Израиль от арабских погромов, были первыми «темнолицыми» в стране, им доставалась самая черная работа. Но они народ на редкость неунывающий, и в своем когда-то бедном, почти трущобном квартале рядом с шумным и пестрым рынком Кармель они открыли семейные ресторанчики. Тут до сих пор дают вкуснейшую острую чечевичную похлебку с бычьими хвостами, но среди завсегдатаев уже не только рабочий люд и рыночные торговцы в кожаных фартуках, но и тель-авивская элита и богема: они толкутся в дешевом (на вид) баре «Минзар» или в изысканной столовке «Митбахон» («Кухонька»). Всем опостылел закостеневший шик бульвара Дизенгоф, и модные заведения перемещаются в южные кварталы города в сторону портового Яффо, откуда, собственно, в двадцатые годы и начал застраиваться Тель-Авив – и в первую очередь в квартал Неве-Цедек. Здесь, в Неве-Цедеке, были дома легендарных имен израильской литературы – и поэта Бялика из российского местечка, и романиста Агнона, нобелевского лауреата, выходца из Германии. В XIX веке вокруг Яффо селились германские тамплиеры-лютеране, решившие душевно и духовно переродиться в библейской Палестине. Но перед Второй мировой войной кое-кого из этой общины, по причине пронацистских симпатий, интернировали и даже выслали в Австралию британцы. Неподалеку от Неве-Цедека, в квартале Флорентин, открыли свои первые фабрики и склады евреи из Салоник (они прекрасно жили в эпоху турецких султанов, но в двадцатые годы оказались под властью националистической Греции). В Тель-Авиве селились евреи-беженцы из гитлеровской Германии, и среди них – основатели школы дизайна и архитектуры Bauhaus (взгляните на Дом культуры им. Русакова в Москве), так что центральный Тель-Авив – это музей архитектурного модернизма тридцатых годов.

В Тель-Авиве происходит то, что произошло с Ист-Эндом в Лондоне или Уильямсбургом в Бруклине. Когда-то заброшенные или трущобные пролетарские кварталы стали заселяться бедными художниками, потом реставрировались, появлялись богемные кафе и бары, цены взвинчивались, и вот уже тут трудно найти кого-нибудь, кроме богатых адвокатов, французских миллионеров и туристов. А художники перемещаются в поисках новых трущоб. На модной улице Шабази, в баре на крыше Центра Сюзан Далаль в Неве-Цедеке, наша общая приятельница Йемпа Болеславски подсказала мне еще одно возможное место, где продаются запонки. Это – арабские магазины в старом городе Яффо поблизости. (Йемпа издает переводы на иврит арабских писателей и утверждает, что арабские мужчины носят рубашки с запонками.) Однако Меир Визельтир развеял наши надежды. Когда-то Яффо был в основном арабским городком с каменными мешками дворов и пыльными улицами, которые спускались к порту, где за пластмассовыми столиками за копейки давали жареную средиземноморскую барабульку и дешевое вино. Теперь здесь есть все, что отрадно сердцу туриста в поисках восточной экзотики: заново отстроенные древности, замощенная площадь, центральная мечеть, ступени и стены, шикарные приморские рестораны. И никаких запонок. Конечно, вне этой центрально-туристской части все осталось по-прежнему, и можно даже найти арабские лавки. Но дело происходило накануне еврейской субботы, в исход пятницы. Хотя еврейская суббота еще не наступила, но пятница еще не кончилась, а пятница – это мусульманский шабат. То есть все арабские магазины были закрыты.

Я отправился на свадьбу без запонок, просто подвернув рукава рубашки. В толпе, где все были или в майках, или в «бен-гурионовках» – с короткими рукавами и отложным открытым воротом, отсутствие у меня запонок прошло незамеченным. До меня дошло, что Израиль делится не на мусульман и евреев, не на религиозников и атеистов, не на тех, кто за профсоюзы и кто против социализма, а на тех, кто знает, что такое запонки и пользуется ими периодически, и тех, кто понятия не имеет, что это такое.

Вернувшись в Лондон, я стал распаковывать вещи и обнаружил эти самые пропавшие запонки: они, как оказалось, затерялись в углу чемодана, под подкладкой.

© Zinovy Zinik, 2012

Источник