Каковы экономические последствия терактов 11 сентября? В чем их смысл? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вернуться немного назад. Что происходило в экономике Соединенных Штатов Америки накануне 11 сентября, непосредственно перед терактами? Происходили очень тревожные и значительные события — американская экономика активно двигалась в сторону виртуализации. Биржа была чрезвычайно перегрета. Отношение капитализации акций многих флагманов "новой экономики" к реальному росту прибылей составляло подчас сотни процентов, а в случае интернет-компании Yahoo речь шла о рекордной цифре в 1000%! И Yahoo — не исключение. Та же тенденция была характерна для большинства компаний, формирующих индекс NASDAQ. Биржевые ожидания держателей акций предприятий "новой экономики" (а ими в современной Америке являются более 50% населения страны, что, в свою очередь, тоже составляет рекорд) порождали некий автономный мир развоплощенных финансов, где ценовые тренды полностью оторваны от хозрасчетного фундаментала традиционной капиталистической экономики. Режим финансовых пирамид — в отличие от "доморощенных" российских версий типа "МММ" — обосновывается изощренной логистикой манипуляций с общественным мнением, искусственным воздействием на коллективную психологию держателей акций, многочисленными ухищрениями компаний, затрачивающих львиную долю своих баснословных доходов не на реальное развитие бизнеса и технологий, а на презентации, формирование привлекательного имиджа, PR и т.д. Биржевая аналитика сама по себе постепенно превратилась в самостоятельный род PR-технологий. Щедро оплаченные "новой экономикой", эксперты предрекали ее безоблачный рост и "вечную стабильность" вопреки очевидным опасным симптомам, число которых росло, как снежный ком. Зазор между реальным положением вещей в американской экономике и ее старательно сфальсифицированным образом (который приобрел не только хозяйственное, но и политическое — более того, геополитическое — значение) стремительно увеличивался. Объективные статические данные показывают, что повальная информатизация производства в целом представляет собой чисто имиджевую кампанию, поскольку реальному росту прибылей компьютеризация, внедрение "высоких технологий" и перманентный upgrade способствует лишь в очень узком экономическом секторе. В большинстве же случаев в реальном секторе информатизация либо вообще никак не сказывается на хозяйственной эффективности (и является лишь данью сомнительной моде), либо дает очень небольшой плюс, совершенно не сопоставимый с капитализацией фирм, работающих на рынке информационных технологий и услуг. Держателей акций убеждают, что эффект проявится позже, и коммерческая эксплуатация ожиданий, действительно, приносит стабильный высокий доход. Однако на определенном этапе такой великолепно поданный рекламный и спекулятивно проиллюстрированный волюнтаризм не может не войти в конфликт с объективными хозрасчетными показателями. Сложная ситуация, созданная чрезмерной активностью биржевых операций с акциями усугублялась также бурным ростом рынка деривативов — опционов, свопов, варрантов, фьючерсов, опционов на фьючерсы и т.д. Объем денежных средств, задействованных в этом секторе, постоянно возрастал, и на фоне цепной индукции все более и более виртуальных операций с финансами сектор реального производства утрачивал свое значение, переставал играть сколько-нибудь значимую роль. Так сложилась некая самопродуцирующаяся система "виртуального капитализма", "виртуального экономического роста", который существовал, скорее, в области пропаганды и обеспечивался подчас хитростями подсчета. Так, например, в цифру роста ВВП включались потенциальные затраты американцев на жилье, которые, однако, в реальности не производились в том случае, если это жилье было частным. Указаный автор, в частности, обращает внимание на введение так называемого "гедонистического индекса", призванного учитывать (довольно условно) "степень наслаждения" потребителя от приобретения какой-то вещи или услуги. Если бы те же самые процессы оценивались по критериям "старой экономики", с позиции рыночного фундаментала, то экономическая картина получалась бы куда менее оптимистичной, а развитие основных процессов вообще внушало бы самые серьезные опасения. Неоэкономическая модель, развивающаяся в США, ставшая там главенствующей (Литвак назвал ее "турбокапитализмом") перешла, по мнению целого ряда специалистов, некий рубеж, "критический порог перегретости". Экономическая состоятельность флагманов американской (а соответственно, и мировой) "новой экономики" зависела от довольно эфемерных процессов, и при первом серьезном испытании, — например, при требовании обращения критической массы акций в некий эквивалент из области реальной (старой) экономики, скажем, в товарное покрытие или в деньги, — опасность тотального краха всей мировой финансовой системы, в той или иной степени связанной с американской экономикой и долларом, становилась вполне конкретной и весьма вероятной. Еще одним важным показателем является резкое увеличение в американской экономике сервисного сектора по отношению к производственному. В настоящее время около 30% всех американцев, участвующих в экономическом процессе, заняты именно в этой сфере. Это также является ярким выражением виртуализации экономики, маргинализации основных секторов "старой экономики", явной переоценки автономного значения разнообразных "имиджевых" структур. Собственно производство, инвестиции в реальный сектор, не приносящий тех быстрых доходов, которые стали нормой в перегретых механизмах биржевой игры, не развивались, смещаясь в иные геоэкономические зоны — в Евразию, Латинскую Америку и т.д. Туда, где цена рабочей силы и отсутствие экологических стандартов позволяли создавать реальные товары, добывать и перерабатывать энергоресурсы в ином экономическом режиме (как бы на периферии "основной" виртуальной экономики), задействуя малый экономический потенциал, без особых проблем извлекаемый из манипуляций с цифрами. Сложная ситуация складывалась и с долларом. Доллар как мировая резервная валюта является таким же геополитически важным элементом доминации США, как и ядерное оружие, новые технологии, информационные сети. Причем, будучи точкой пересечения глобальной геополитической стратегии (атлантизм) и экономического механизма хозяйствования самих США, доллар отражал и магистральные процессы американской экономики (в частности, виртуализацию). Следовательно, рост зазора между реальным сектором и виртуальными финансами не мог не отразиться на геополитическом статусе Америки. Перспектива введения наличных "евро" в Старом Свете, эмиссия которых Евросоюзом опиралась на экономические структуры более конвенционального образца, приближенные к реальному, а не виртуальному капитализму, не только подрывала "долларовый империализм", но ставила под вопрос всю геополитическую и экономическую мощь США. В условиях отсутствия угрозы со стороны демократической России, с учетом новых энергетических горизонтов, открывающихся перед Европой в свете беспрепятственного освоения ресурсов Евразии (минуя отлаженную модель снабжения из арабского мира под жестким контролем США), экономическая ситуация для Вашингтона становилась поистине критической. Аналогичные проблемы назревали и в геоэкономическом секторе Азии. Несмотря на рецессию, Япония оставалась второй страной в мире по объему ВВП, а темпы роста Китая и экономическое развитие всего Тихоокеанского региона постепенно подводили к логической неизбежности эмиссии новой "тихоокеанской" валюты — "тихоокеанского юаня" или "новой йены". В этой геоэкономической области валютное обеспечение логически привязывалось бы к реальному сектору производства. Автономизация Евразии — экономическая, ресурсная, а впоследствии политическая и стратегическая (особенно если в этом вопросе активную позицию заняла бы ядерная Россия) — на фоне стремительной "виртуализации" экономической мощи Америки (что не могло не сказаться и на ее геополитическом статусе) создавало фундаментальную угрозу дальнейшей доминации США в планетарном масштабе. При этом "падение Америки", "the decline of the Great Power" (если вспомнить название апокалиптического бестселлера Пола Кеннеди), становилось чем-то почти неизбежным, особенно, если предположить мирное и эволюционное развитие основных мировых процессов. Единственной солидной основной американской экономики, действительно и прочно связанной с реальным (а не виртуальным) сектором, а также с конкретикой геополитического контроля, был ВПК. Здесь наличествовали: реальное производство, технологическое развитие, реальные рабочие места и инвестиции. Этот сектор и представлял подлинный оплот американской экономики. Однако именно этот наиболее весомый, конкретный и адекватный модуль американской экономики в ходе мирного развития событий в эпоху после окончания "холодной войны" на глазах утрачивал свой raison d'etre, свою оправданность, свою социально-политическую легитимацию. Он обеспечивал содержание американской мировой доминации, давал ей устойчивую базу, в то время как американская система виртуальных финансов — при всех ее гипнотических информационных атрибутах и PR-стратегиях — напротив, делала позиции США в мире более шаткими и уязвимыми, неся в себе серьезную угрозу скорой и необратимой катастрофы. Ситуация усугублялась еще и тем, что США — в навязанной ими же политической конфигурации, занявшие позицию центра однополярной глобализации и ставшие единственной "гипердержавой" — не могли сделать шаг назад и сузить пределы своего контроля до границ Американского континента. Сталкиваясь с колоссальными трудностями, сопряженными с "мировым господством", США не могли в то же время отказаться от него. Экономическая картина сложилась так, что важнейшие центры реального производства находились уже не только вне национальной территории США, но и вообще вне Нового Света, а гигантские массы ничем (кроме геополитики и финансово-имиджево-информационной сети) не обеспеченных долларов, хлынув в США, мгновенно затопили бы экономику, породив гиперинфляцию. Иллюзия процветания США, тесно связанная с планетарным масштабом американского присутствия, могла бы рухнуть в одночасье. Безысходность ситуации отразилась в беспрецедентно жесткой президентской компании Буш-младший (ставленник ВПК) — Гор (выразитель интересов "новой экономики"). Предвыборный "message" Буша-мл. американскому народу состоял примерно в следующем: "США не способны более продолжать курс на перегрев экономической системы и перерастяжку геополитического присутствия; дальнейшее втягивание в процесс глобализации в заданном ритме может привести к катастрофе". "Message" Гора был иным: "США не могут не продолжать этого курса, так как в противном случае реакция на затормаживание этих процессов со стороны остальных стран похоронит Америку. Стоит прекратить индуцировать виртуальную иллюзию экономического процветания — и все те, кто сегодня вкладывает в этот сектор реальные средства, начнут их оттуда выводить. Это повлечет за собой коллапс всей системы, что скажется в конечном итоге и на геополитическом статусе США. Следовательно, единственным выходом для Америки является продолжение активной глобализации". Самое интересное, что оба эти утверждения справедливы… Нетрудно подсчитать, в какой момент мыльный пузырь такого состояния в экономике должен был достичь критической точки. Какой из всего вышесказанного можно сделать вывод? Эффективная игра с финансовыми технологиями, дававшая краткосрочную иллюзию "экономического процветания" США, на деле маскировала собой неизбежно назревающий коллапс всей хозяйственной системы, сопоставимый с биржевым крахом 1929 года и "великой депрессией". Причем сравнение показателей этих двух эпох — нашей и конца 20-х годов ХХ века — убеждает в том, что нынешний кризис стал бы чем-то значительно более масштабным. Особенно если учесть доминирующую роль США в планетарном масштабе и их геополитическую функцию "гипердержавы". Так обстояли дела с американской экономикой до 11 сентября 2001 г. Но вот 11 сентября настало... Рушится здание "Всемирного Торгового Центра", горит здание Пентагона. Всемирный Торговый Центр — символ экономической мощи США, Пентагон — символ их стратегического могущества. Обе цели одинаково символичны. Казалось бы, удар нанесен в самое сердце США. Продемонстрирована уязвимость Америки, которая позиционируют себя как гарант безопасности, стабильности, процветания (экономического, военно-стратегического и социально-психологического) для всех остальных стран. Однако, этот жесткий, в чем-то даже душераздирающий кризис, транслируемый всему человечеству через сеть CNN, — угнанные самолеты, рухнувшие здания, паника властей и ужас населения, — оказывается миниатюрной и относительно безвредной, локальной неприятностью по сравнению с той планетарной катастрофой, которая рано или поздно постигла бы США, если бы трагедии 11 сентября не произошло, а события продолжали развиваться в том же ключе, что и до этого. Давайте посмотрим, что происходит через несколько дней после случившегося на бирже? Индекс NASDAQ падает, но падает довольно плавно. Конечно, многие говорят о биржевом кризисе, но у этого кризиса теперь есть внешнее оправдание — он не является следствием критического состояния американской экономики, а, следовательно, он воспринимается как преходящий, случайный, ситуативный, а не тотальный и не системный. Иными словами, "новая экономика" получает важнейший концептуальный аргумент для того, чтобы несколько снизить зазор между виртуальным и реальным секторами хозяйства, сохранив свой имидж и привлекательность для держателей акций, удачно, замаскировав катастрофический характер протекающих в ней процессов. Следующий момент: какова качественная структура тех акционеров, которые играют после 11 сентября на "медвежьем" поле? Независимый экспертный анализ показывает, что речь идет о флагманах "новой экономики", тогда как рядовые держатели акций остаются прикованными к телеэкрану, в ожидании "американского ответа" и решения судьбы злополучного Бин Ладена. Введение чрезвычайного положения облегчает эту задачу. В этой ситуации очень важно, кто именно сбрасывает акции, в каком режиме и под каким предлогом. Если бы на фондовом рынке и, соответственно, на рынке деривативов, началась массовая паника, то в проигрыше оказались бы компании, тогда как рядовые держатели акций не особенно бы пострадали. Так было во время Токийского кризиса, когда рядовые акционеры практически не понесли ущерба, в то время как ситуация в национальной экономике серьезно ухудшилась. В итоге, ситуация на фондовом рынке в значительной степени исправлена, или, по крайней мере, коллапс отложен. Далее. Буш-мл. объявляет о необходимости чрезвычайных мер по преодолению в стране "экономического кризиса". Для этой цели выделяются спецсредства из бюджета. Открыто декларировано 92 млрд. долларов, но эта сумма, очевидно, не покрывает всего дефицита… Реальные убытки, связанные с уничтожением WTC и крыла здания Пентагона серьезны, но далеки от этих баснословных сумм. По всем параметрам теракты не могут быть причиной "экономического кризиса". И тем не менее, речь идет именно о нем. Это противоречие имеет только одну разгадку: "экономический кризис" в США действительно был и очень серьезный; только произошел он не после 11 сентября 2001 года, а задолго до этой даты, достигнув к этому дню крайне серьезной, почти фатальной стадии. Падение двух башен WTC спасает таким образом "новую экономику" США. Таким образом, для своей экономики США смогли извлечь из трагедии очевидную и очень серьезную выгоду. Выше я говорил о том, как связана американская экономика и геополитика атлантизма. Удар по зданию Пентагона также оказался США и особенно самому Пентагону весьма на руку. Отныне геополитическая и ядерная мощь США вновь получает легитимность — как в международной политике, так и в сознании американцев. Перед лицом новой угрозы, нового врага (дерзкого и "зрелищного") — "международного терроризма" — оправданы любые расходы на вооружение, необходимость НПРО, дальнейшее развитие ВПК и т.д. Все это предоставляет прекрасную концептуальную базу для того, чтобы дать новый импульс развитию ВПК и связанных с ним отраслей — своеобразного ядра реального сектора американской экономики. С чисто теоретической ультра-либеральной точки зрения такое решение задачи не совсем корректно, но мы знаем, что Америка в критических ситуациях всегда прибегает к подобному решению — разрубает Гордиев узел по ту сторону экономической ортодоксии и неоклассики. Так было в эпоху New Deal Рузвельта, что позволило США выйти из Великой Депрессии. Позднее аналогичные результаты принес перевод американской промышленности на военные рельсы после Пирл-Харбора. Когда же, после окончания Второй Мировой войны, обратный процесс грозил поставить страну лицом к лицу с новой волной экономического упадка, как нельзя кстати пришлась "холодная война". Геополитическая поправка на внешнюю угрозу неоднократно в ХХ веке выручала экономику США (не претендуя, впрочем на то, чтобы корректировать либеральную теорию эксплицитно). В международной сфере стратегическая роль США также укрепляется, поскольку продолжение взимания Америкой "ядерной ренты" с союзных блоков Европы и Азии приобретает новый весомый аргумент. Защищая себя от угрозы "международного терроризма", США защищает всех остальных, а следовательно, "все остальные" должны платить за то, чтобы "защитник" был силен, могущественен и во всеоружии. Экономическая конкуренция между геоэкономическими зонами, уже грозившая перерасти в политические трения с Европой (оттуда уже рукой было подать до относительно автономной системы Европейской, а в перспективе, и Евразийской безопасности) в новой ситуации отступает на второй план. Перед лицом "нового вызова" она может быть проинтерпретирована ни больше, ни меньше, как "косвенное пособничество международному терроризму". Вашингтон отныне волен сказать Европе: "международный терроризм" развязал Третью мировую войну, и мы в наших отношениях переходим к логике военного времени. Именно это и имел в виду президент Буш-мл., когда в ультимативной форме заявил, что "все страны мира должны в этой критической ситуации определиться — с кем они в этот решительный час: с Вашингтоном или с "международным терроризмом". Или-или, третьего не дано." Таким образом, логика Третьей Мировой войны приходит на помощь США именно в тот критический момент, когда их планетарная глобальная функция поставлена под вопрос. И здесь очень важно понять, что однополярному миру под единоличной гегемонией США накануне 11 сентября 2001 года угрожал не "международный терроризм", а естественная перспектива мирной и мягкой эволюции главных геополитических субъектов — Евросоюза, России, Китая, Индии, Ирана, Японии, стран Тихоокеанского региона и арабского мира в самостоятельные автономные структуры, образующие многополярный ансамбль. Не теракты, а отсутствие терактов более всего угрожало американской доминации, однополярному глобализму, создавая предпосылки альтернативного мироустройства, где США отводилась почетная, но отнюдь не главная роль. А с учетом того геополитического и экономического состояния, в каком находилась Америка накануне 11 сентября, это было равнозначно катастрофе. Важно также обратить внимание на тезис об экстерриториальном характере новой угрозы — "международного терроризма". Бин Ладен и его сподвижники (символические "назначенные" фигуры, олицетворяющие "врага") не только не имеют строгой локализации, воплощая в себе не страну, державу, государство, народ, но лишь "политизированную секту". Сама их причастность к злодеянию в Нью-Йорке и Вашингтоне является "плавающей" презумпцией — не исключено, что виновником может оказаться кто-то еще. Такой экстерриториальный враг при необходимости может обнаружиться где угодно, превращая любую территорию в зону прямого военно-стратегического вмешательства США. Таким образом, де-факто легализуется право прямой интервенции США в любой точке мира. Точно такая же картина наблюдается в финансовой сфере, где тоже наличествует присутствие "мирового терроризма" (его финансовой базы). Это обстоятельство позволяет США, как главной жертве и главному борцу с "международным терроризмом", резервировать за собой право прямого вмешательства в финансово-экономические процессы. Причем экстерриториальность "преступника" подразумевает экстерриториальные (в данном случае глобальные) полномочия того, кто его преследует. Ультиматум Буша-мл. относительно необходимости всем странам определить свою позицию, свой лагерь, несет в себе недвусмысленный подтекст: "экстерриториальность врага", его расплывчатый статус, неопределенность его очертаний позволяют "проследить его связи" вплоть до любой страны, любого народа, который хоть в чем-то пытается дистанцироваться от планетарной воли Америки, вступившей на тропу Третьей Мировой войны. В сфере экономики это позволяет США присвоить себе невиданные сверхполномочия. Может сложиться впечатление, что демократические нормы остановят Америку в осуществлении прямой доминации, удержат от злоупотребления теми инструментами, — в том числе моральными и правовыми, — которые оказались у них в руках после событий 11 сентября. Однако на это вряд ли можно всерьез рассчитывать: США давно тяготятся "демократическими" институтами (особенно в международной сфере) и другими рудиментами исчезнувшего "Ялтинского мира". Не исключено, что в какой-то момент либеральная экономическая модель и сугубо американская система ценностей возьмет на вооружение методики, имеющие с демократией довольно мало общего... Если трезво взвесить исток и происхождение угроз, существовавших для США накануне терактов (особенно в экономической области), то мы увидим, что они концентрировались именно в тех странах, которые сегодня вовлечены в антитеррористическую коалицию на стороне США. Следовательно, объявляя Третью мировую войну против "терроризма" США на практике расправляется со своими конкурентами, формально играющими роль союзников в борьбе против "мирового терроризма". Декларированные противники (талибы, Бин Ладен) выступают здесь лишь в роли своеобразной "дымовой завесы". Удивительно, но нечто подобное мы можем увидеть, если обратим наше внимание на фигуру "врага". "Врагом" объявлены те силы, которые по своему происхождению, масштабу и геополитическому потенциалу не только не представляют для США серьезной угрозы, но и являются довольно эффективным инструментом американской политики в региональных конфликтах, — начиная с противодействия СССР в период афганской войны, и заканчивая дестабилизацией положения в Средней Азии и на Кавказе — направленной против стратегических интересов России и Ирана. Более того, избирая в качестве главного противника единственной и не имеющей сегодня равных гипердержавы периферийное и довольно маргинальное явление (в свое время оснащенное и выпестованное в недрах самих американских и отчасти английских спецслужб), США невероятно завышают статус этой силы, сообщают ей геополитический вес, который она сама по себе не приобрела бы ни при каких обстоятельствах. Возводя фиктивный, с геополитической и экономической точек зрения, полюс в разряд реального и наиболее опасного, США могут отныне под вполне благовидным предлогом требовать от своих реальных конкурентов (оказавшихся в роли невольных союзников) уступок в тех сферах, которые наиболее чувствительны для сохранения и укрепления американской гегемонии. Такого рода требования руководители большинства крупных мировых держав или блоков государств получили сразу же после 11 сентября. В каждом конкретном случае эти требования были сформулированы по-своему. Евросоюзу и американским стратегическим партнерам в Тихоокеанском регионе (Япония и пр.) предлагалось затормозить выход из долларовой зоны или диверсификацию валютных вкладов, а также оплатить военные расходы коалиции. Вместе с тем, недвусмысленно предлагалось забыть о повышении политической или геополитической самостоятельности, об альтернативной модели глобализации, о многополярном мире. России пригрозили экономическим давлением и зачислением в разряд стран-изгоев, потребовав ослабить стратегическое присутствие в странах СНГ (особенно, в Средней Азии), и в кратчайшие сроки ликвидировать военные базы времен "холодной войны" за пределами собственно российской территории. Руководство Китая было деликатно проинформировано относительно назревающих проблем в Синьцзянь-Уйгурском автономном округе. И так далее. Отдельно поручения, изложенные в ультимативной форме, получили страны СНГ. Им было предложено впредь учитывать новую модель взаимоотношений с США как главным субъектом мировой политики, отвечающим, — в том числе стратегически и экономически — за своих "партнеров по коалиции" (особенно из числа "слабых"). Все вместе страны "многополярного клуба" получили мягкое, но настойчивое пожелание самораспуститься. И как можно скорее… Выбор Афганистана в качестве плацдарма для "ответа" также прекрасно вписывается в американскую логику. Это страна расположена в центре Евразии, ее окружение — Россия, Китай, Иран, Пакистан, Индия, среднеазиатские государства СНГ — составляет остов потенциального евразийского блока, который более всего заинтересован в многополярном мироустройстве и более всего выигрывал в случае ослабления Америки и ее ухода с позиции единственного и безусловного мирового лидера. Афганистан — удобная площадка для того, чтобы ввести главные державы потенциального "Евразийского блока" в чрезвычайный режим, в зону повышенной нестабильности, в перспективе распространяя на них очаги напряженности, зоны "войн малой и средней интенсивности". Могли ли Россия и другие континентальные державы отказаться выполнять ультиматум США после событий 11 сентября 2001 г.? На этот вопрос очень сложно ответить. Теоретически могли. Но это означало бы прямую конфронтацию с США. Причем, российское руководство должно было в кратчайшие сроки, молниеносно, усвоить и тотально признать как свою единственную и безальтернативную политическую и геополитическую платформу Евразийскую Идею. Процесс освоения этой идеи шел и так достаточно интенсивно, тем более что сама логика событий накануне 11 сентября 2001 года подталкивала российскую власть к такому выбору. Однако неверно считать, что это выбор уже был сделан, все ключевые решения приняты, а стратегические планы составлены так, чтобы в критический момент можно было начать действовать в полном соответствии с евразийской моделью. Для того, чтобы хотя бы немного дистанциироваться от США в столь критической ситуации, необходимо было быть законченными и последовательными евразийцами... Столь же не готовыми к прямой и жесткой конфронтации с США, спасающими свою планетарную позицию, оказались и остальные геополитические игроки. Соответственно, и консолидированной позиции между этими "недозревшими" до радикального евразийства субъектами в условиях цейтнота, под жестким американским прессингом выработано быть не могло. Для того чтобы в экстремальной ситуации Россия могла реагировать иным образом, должна была бы существовать совершено иная структура власти. В спокойном эволюционном режиме Президент Путин двигался в этом направлении. В том же направлении протекали процессы в Европе, Иране, Китае, Индии, Японии, арабских странах. Однако оказавшиеся для всех полной неожиданностью события 11 сентября спутали основным мировым "игрокам" (потенциальным союзникам в рамках "Евразийского блока") все карты... Объективно, сегодня уже можно говорить о начале Третьей Мировой войны. После терактов 11 сентября 2001 года Америка объявила миру войну. Не просто "холодную войну" — войну с очевидными "горячими" элементами. Права самостоятельно решать: участвовать или не участвовать в "антитеррористической кампании", затеянной США, не имеет никто. Все крупные геополитические силы получили на этот счет настоятельные предложения. Предложения, от которых невозможно отказаться... Но поскольку именно те страны, которым это предлагается, и являются настоящими геополитическими, геоэкономическими и геостратегическими конкурентами (потенциальными противниками) Соединенных Штатов, то согласие на выполнение "союзнического долга", в данном случае для них равнозначно предложению о полной и безоговорочной капитуляции. Чисто теоретически можно представить себе евразийский сценарий реакции России, Европы, Китая, Японии, Индии, Ирана, арабских стран на военную акцию США в Афганистане… 12-13 сентября созывается экстренная конференция стран-сторонников многополярного мира. Проводится срочный саммит глав стран СНГ. Вырабатывается общая стратегия пацифистского решения конфликта. Осуждается терроризм, усилиями всех спецслужб разыскивается и передается США Бин Ладен. Америке оказывается мощная экономическая и гуманитарная помощь. Начинается активная компании под эгидой ООН "за лучший мир", за "мир без террора", проводятся фестивали, симпозиумы, осуждается и искореняется "исламской радикализм"… И мы возвращаемся к ситуации до 11 сентября 2001 года. Разумеется, реальных предпосылок для такого развития событий не было. Для этого необходимо было заранее отработать всю инфраструктуру, систему взаимодействий, выработать ясную геополитическую и экономическую стратегию, позволяющую давать адекватный ответ при столкновениях с серьезными, судьбоносными вызовами. Анализируя все вышесказанное, неизбежно приходишь к следующему выводу: время проведения терактов, стиль их осуществления, форма трансляции катастрофы, выбор целей и исполнителей — все идеально соответствовало тому, чтобы добиться заранее поставленных и идеально просчитанных целей. Теракты произошли как раз в тот момент, когда США стояли на пороге скрытого экономического, геополитического и стратегического коллапса. В результате терактов, в ходе продуманной и великолепно рассчитанной реакции на них, Америка, фактически, смогла предотвратить этот коллапс, блестяще решив в свою пользу одновременно целую серию сложных экономико-геополитических "уравнений" с основными игроками мировой политики в качестве "неизвестных". При этом состояние самих игроков и степень консолидированности их позиций оказались таковы, что они не смогли сколько-нибудь заметно помешать осуществлению американских планов. Слишком идеально все сходится, чтобы списать это на совпадение, случайность или молниеносную геополитическую реакцию американского руководства, сумевшего в считанные часы оправиться от шока и прореагировать с гениальной находчивостью. Многие говорят сегодня о волне терроризма, которая поднимается в мире, о возможности масштабных терактов в США и других частях мира. Я полагаю, что никаких масштабных терактов, сопоставимых с происшедшими, больше не произойдет. Если только кто-то из союзников США по "борьбе с терроризмом" не станет упрямиться. Тогда снова, но уже не на американской территории, а на территории этого несговорчивого союзника что-нибудь "нештатное", возможно, и произойдет. Если рассмотреть ситуацию геоэкономически и геостратегически, то становится очевидной несостоятельность нескольких расхожих моделей толкования происходящего, с которыми мы постоянно сталкиваемся в СМИ. Во-первых, абсолютно неправильно трактовать происходящее как столкновение цивилизаций — конфликт "христианских" стран с "исламом". США — страна не христианская, а ислам настолько разнороден, что говорить о единой цивилизационной позиции исламских стран абсолютно некорректно, тем более, что исламский радикализм, которому приписывается ответственность за теракты, представляет собой маргинальную ересь реформаторского ("салафитского") толка. Поэтому распространять ответственность за теракты на всех мусульман совершенно неправомочно… Тем более, что даже причастность к ним радикальных исламистских организаций пока не доказана. Во-вторых, совершенно неочевидна и не доказана личная вина Бин Ладена. Этот саудовский миллионер (выпестованный и оснащенный американскими спецслужбами, встречавшийся с представителем ЦРУ в Дубае (ОАЭ) в одной из больниц в августе 2001 года), безусловно, "назначен" на эту роль. Нельзя исключить того, что речь здесь идет об искусственном повышении его статуса и роли в среде радикального ислама для его дальнейшего использования в американских стратегических интересах. Миф об экономическом могуществе Бин Ладена и вовсе несостоятелен. Отследить передвижение сколько-нибудь значительных капиталов в современной финансовой системе не составляет труда, а в каждой террористической или радикальной группировке осведомителей всегда хватает. В-третьих, понятие "международного терроризма" является геополитически бессодержательным. Политическая, экономическая и религиозная реальность гораздо сложнее, чем примитивное — в духе американских вестернов — деление всех на "good guys" и "bad guys". Если люди прибегают к террору, то у них на это есть определенные социальные, экономические, геополитические и иные причины. При этом они остаются людьми — носителями определенных тенденций, имеющих истоки, логику и объяснение, — а не абстрактными "bad guys"… Третья Мировая война — это реальность. Реальность очень серьезная. Она имеет очень мощную экономическую, геоэкономическую и геостратегическую подоплеку. Она началась… Что же все-таки случилось 11 сентября 2001 года? Эти события имеют множество толкований — геополитических, геоэкономических, социально-политических, технических. Однако совершенно очевидно, что они имеют и глубинный цивилизационный смысл. Это не поход "Севера против Юга", "Запада против Востока", богатых против бедных. Это "крестовый поход" Соединенных Штатов Америки против всех остальных — против Евразии. Причем США в данном случае тоже уже не только страна, не только нация, не только государство, но авангард и, своего рода, резюме особой цивилизации — результат развития европейской постпросвещенческой истории, пик либерально-капиталистической системы. Воспринимать эту реальность можно и как "глобальное добро", и как "глобальное зло". Однако истиной здесь может являться что-то одно. Что именно? Это вопрос нашей веры, наших истоков, нашей самоидентификации.
А.Дугин
http://cge.evrazia.org/terrorism_1.shtml
пятница, 17 октября 2008 г.
События 11 сентября: экономический смысл и геополитические последствия
Каковы экономические последствия терактов 11 сентября? В чем их смысл? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вернуться немного назад. Что происходило в экономике Соединенных Штатов Америки накануне 11 сентября, непосредственно перед терактами? Происходили очень тревожные и значительные события — американская экономика активно двигалась в сторону виртуализации. Биржа была чрезвычайно перегрета. Отношение капитализации акций многих флагманов "новой экономики" к реальному росту прибылей составляло подчас сотни процентов, а в случае интернет-компании Yahoo речь шла о рекордной цифре в 1000%! И Yahoo — не исключение. Та же тенденция была характерна для большинства компаний, формирующих индекс NASDAQ. Биржевые ожидания держателей акций предприятий "новой экономики" (а ими в современной Америке являются более 50% населения страны, что, в свою очередь, тоже составляет рекорд) порождали некий автономный мир развоплощенных финансов, где ценовые тренды полностью оторваны от хозрасчетного фундаментала традиционной капиталистической экономики. Режим финансовых пирамид — в отличие от "доморощенных" российских версий типа "МММ" — обосновывается изощренной логистикой манипуляций с общественным мнением, искусственным воздействием на коллективную психологию держателей акций, многочисленными ухищрениями компаний, затрачивающих львиную долю своих баснословных доходов не на реальное развитие бизнеса и технологий, а на презентации, формирование привлекательного имиджа, PR и т.д. Биржевая аналитика сама по себе постепенно превратилась в самостоятельный род PR-технологий. Щедро оплаченные "новой экономикой", эксперты предрекали ее безоблачный рост и "вечную стабильность" вопреки очевидным опасным симптомам, число которых росло, как снежный ком. Зазор между реальным положением вещей в американской экономике и ее старательно сфальсифицированным образом (который приобрел не только хозяйственное, но и политическое — более того, геополитическое — значение) стремительно увеличивался. Объективные статические данные показывают, что повальная информатизация производства в целом представляет собой чисто имиджевую кампанию, поскольку реальному росту прибылей компьютеризация, внедрение "высоких технологий" и перманентный upgrade способствует лишь в очень узком экономическом секторе. В большинстве же случаев в реальном секторе информатизация либо вообще никак не сказывается на хозяйственной эффективности (и является лишь данью сомнительной моде), либо дает очень небольшой плюс, совершенно не сопоставимый с капитализацией фирм, работающих на рынке информационных технологий и услуг. Держателей акций убеждают, что эффект проявится позже, и коммерческая эксплуатация ожиданий, действительно, приносит стабильный высокий доход. Однако на определенном этапе такой великолепно поданный рекламный и спекулятивно проиллюстрированный волюнтаризм не может не войти в конфликт с объективными хозрасчетными показателями. Сложная ситуация, созданная чрезмерной активностью биржевых операций с акциями усугублялась также бурным ростом рынка деривативов — опционов, свопов, варрантов, фьючерсов, опционов на фьючерсы и т.д. Объем денежных средств, задействованных в этом секторе, постоянно возрастал, и на фоне цепной индукции все более и более виртуальных операций с финансами сектор реального производства утрачивал свое значение, переставал играть сколько-нибудь значимую роль. Так сложилась некая самопродуцирующаяся система "виртуального капитализма", "виртуального экономического роста", который существовал, скорее, в области пропаганды и обеспечивался подчас хитростями подсчета. Так, например, в цифру роста ВВП включались потенциальные затраты американцев на жилье, которые, однако, в реальности не производились в том случае, если это жилье было частным. Указаный автор, в частности, обращает внимание на введение так называемого "гедонистического индекса", призванного учитывать (довольно условно) "степень наслаждения" потребителя от приобретения какой-то вещи или услуги. Если бы те же самые процессы оценивались по критериям "старой экономики", с позиции рыночного фундаментала, то экономическая картина получалась бы куда менее оптимистичной, а развитие основных процессов вообще внушало бы самые серьезные опасения. Неоэкономическая модель, развивающаяся в США, ставшая там главенствующей (Литвак назвал ее "турбокапитализмом") перешла, по мнению целого ряда специалистов, некий рубеж, "критический порог перегретости". Экономическая состоятельность флагманов американской (а соответственно, и мировой) "новой экономики" зависела от довольно эфемерных процессов, и при первом серьезном испытании, — например, при требовании обращения критической массы акций в некий эквивалент из области реальной (старой) экономики, скажем, в товарное покрытие или в деньги, — опасность тотального краха всей мировой финансовой системы, в той или иной степени связанной с американской экономикой и долларом, становилась вполне конкретной и весьма вероятной. Еще одним важным показателем является резкое увеличение в американской экономике сервисного сектора по отношению к производственному. В настоящее время около 30% всех американцев, участвующих в экономическом процессе, заняты именно в этой сфере. Это также является ярким выражением виртуализации экономики, маргинализации основных секторов "старой экономики", явной переоценки автономного значения разнообразных "имиджевых" структур. Собственно производство, инвестиции в реальный сектор, не приносящий тех быстрых доходов, которые стали нормой в перегретых механизмах биржевой игры, не развивались, смещаясь в иные геоэкономические зоны — в Евразию, Латинскую Америку и т.д. Туда, где цена рабочей силы и отсутствие экологических стандартов позволяли создавать реальные товары, добывать и перерабатывать энергоресурсы в ином экономическом режиме (как бы на периферии "основной" виртуальной экономики), задействуя малый экономический потенциал, без особых проблем извлекаемый из манипуляций с цифрами. Сложная ситуация складывалась и с долларом. Доллар как мировая резервная валюта является таким же геополитически важным элементом доминации США, как и ядерное оружие, новые технологии, информационные сети. Причем, будучи точкой пересечения глобальной геополитической стратегии (атлантизм) и экономического механизма хозяйствования самих США, доллар отражал и магистральные процессы американской экономики (в частности, виртуализацию). Следовательно, рост зазора между реальным сектором и виртуальными финансами не мог не отразиться на геополитическом статусе Америки. Перспектива введения наличных "евро" в Старом Свете, эмиссия которых Евросоюзом опиралась на экономические структуры более конвенционального образца, приближенные к реальному, а не виртуальному капитализму, не только подрывала "долларовый империализм", но ставила под вопрос всю геополитическую и экономическую мощь США. В условиях отсутствия угрозы со стороны демократической России, с учетом новых энергетических горизонтов, открывающихся перед Европой в свете беспрепятственного освоения ресурсов Евразии (минуя отлаженную модель снабжения из арабского мира под жестким контролем США), экономическая ситуация для Вашингтона становилась поистине критической. Аналогичные проблемы назревали и в геоэкономическом секторе Азии. Несмотря на рецессию, Япония оставалась второй страной в мире по объему ВВП, а темпы роста Китая и экономическое развитие всего Тихоокеанского региона постепенно подводили к логической неизбежности эмиссии новой "тихоокеанской" валюты — "тихоокеанского юаня" или "новой йены". В этой геоэкономической области валютное обеспечение логически привязывалось бы к реальному сектору производства. Автономизация Евразии — экономическая, ресурсная, а впоследствии политическая и стратегическая (особенно если в этом вопросе активную позицию заняла бы ядерная Россия) — на фоне стремительной "виртуализации" экономической мощи Америки (что не могло не сказаться и на ее геополитическом статусе) создавало фундаментальную угрозу дальнейшей доминации США в планетарном масштабе. При этом "падение Америки", "the decline of the Great Power" (если вспомнить название апокалиптического бестселлера Пола Кеннеди), становилось чем-то почти неизбежным, особенно, если предположить мирное и эволюционное развитие основных мировых процессов. Единственной солидной основной американской экономики, действительно и прочно связанной с реальным (а не виртуальным) сектором, а также с конкретикой геополитического контроля, был ВПК. Здесь наличествовали: реальное производство, технологическое развитие, реальные рабочие места и инвестиции. Этот сектор и представлял подлинный оплот американской экономики. Однако именно этот наиболее весомый, конкретный и адекватный модуль американской экономики в ходе мирного развития событий в эпоху после окончания "холодной войны" на глазах утрачивал свой raison d'etre, свою оправданность, свою социально-политическую легитимацию. Он обеспечивал содержание американской мировой доминации, давал ей устойчивую базу, в то время как американская система виртуальных финансов — при всех ее гипнотических информационных атрибутах и PR-стратегиях — напротив, делала позиции США в мире более шаткими и уязвимыми, неся в себе серьезную угрозу скорой и необратимой катастрофы. Ситуация усугублялась еще и тем, что США — в навязанной ими же политической конфигурации, занявшие позицию центра однополярной глобализации и ставшие единственной "гипердержавой" — не могли сделать шаг назад и сузить пределы своего контроля до границ Американского континента. Сталкиваясь с колоссальными трудностями, сопряженными с "мировым господством", США не могли в то же время отказаться от него. Экономическая картина сложилась так, что важнейшие центры реального производства находились уже не только вне национальной территории США, но и вообще вне Нового Света, а гигантские массы ничем (кроме геополитики и финансово-имиджево-информационной сети) не обеспеченных долларов, хлынув в США, мгновенно затопили бы экономику, породив гиперинфляцию. Иллюзия процветания США, тесно связанная с планетарным масштабом американского присутствия, могла бы рухнуть в одночасье. Безысходность ситуации отразилась в беспрецедентно жесткой президентской компании Буш-младший (ставленник ВПК) — Гор (выразитель интересов "новой экономики"). Предвыборный "message" Буша-мл. американскому народу состоял примерно в следующем: "США не способны более продолжать курс на перегрев экономической системы и перерастяжку геополитического присутствия; дальнейшее втягивание в процесс глобализации в заданном ритме может привести к катастрофе". "Message" Гора был иным: "США не могут не продолжать этого курса, так как в противном случае реакция на затормаживание этих процессов со стороны остальных стран похоронит Америку. Стоит прекратить индуцировать виртуальную иллюзию экономического процветания — и все те, кто сегодня вкладывает в этот сектор реальные средства, начнут их оттуда выводить. Это повлечет за собой коллапс всей системы, что скажется в конечном итоге и на геополитическом статусе США. Следовательно, единственным выходом для Америки является продолжение активной глобализации". Самое интересное, что оба эти утверждения справедливы… Нетрудно подсчитать, в какой момент мыльный пузырь такого состояния в экономике должен был достичь критической точки. Какой из всего вышесказанного можно сделать вывод? Эффективная игра с финансовыми технологиями, дававшая краткосрочную иллюзию "экономического процветания" США, на деле маскировала собой неизбежно назревающий коллапс всей хозяйственной системы, сопоставимый с биржевым крахом 1929 года и "великой депрессией". Причем сравнение показателей этих двух эпох — нашей и конца 20-х годов ХХ века — убеждает в том, что нынешний кризис стал бы чем-то значительно более масштабным. Особенно если учесть доминирующую роль США в планетарном масштабе и их геополитическую функцию "гипердержавы". Так обстояли дела с американской экономикой до 11 сентября 2001 г. Но вот 11 сентября настало... Рушится здание "Всемирного Торгового Центра", горит здание Пентагона. Всемирный Торговый Центр — символ экономической мощи США, Пентагон — символ их стратегического могущества. Обе цели одинаково символичны. Казалось бы, удар нанесен в самое сердце США. Продемонстрирована уязвимость Америки, которая позиционируют себя как гарант безопасности, стабильности, процветания (экономического, военно-стратегического и социально-психологического) для всех остальных стран. Однако, этот жесткий, в чем-то даже душераздирающий кризис, транслируемый всему человечеству через сеть CNN, — угнанные самолеты, рухнувшие здания, паника властей и ужас населения, — оказывается миниатюрной и относительно безвредной, локальной неприятностью по сравнению с той планетарной катастрофой, которая рано или поздно постигла бы США, если бы трагедии 11 сентября не произошло, а события продолжали развиваться в том же ключе, что и до этого. Давайте посмотрим, что происходит через несколько дней после случившегося на бирже? Индекс NASDAQ падает, но падает довольно плавно. Конечно, многие говорят о биржевом кризисе, но у этого кризиса теперь есть внешнее оправдание — он не является следствием критического состояния американской экономики, а, следовательно, он воспринимается как преходящий, случайный, ситуативный, а не тотальный и не системный. Иными словами, "новая экономика" получает важнейший концептуальный аргумент для того, чтобы несколько снизить зазор между виртуальным и реальным секторами хозяйства, сохранив свой имидж и привлекательность для держателей акций, удачно, замаскировав катастрофический характер протекающих в ней процессов. Следующий момент: какова качественная структура тех акционеров, которые играют после 11 сентября на "медвежьем" поле? Независимый экспертный анализ показывает, что речь идет о флагманах "новой экономики", тогда как рядовые держатели акций остаются прикованными к телеэкрану, в ожидании "американского ответа" и решения судьбы злополучного Бин Ладена. Введение чрезвычайного положения облегчает эту задачу. В этой ситуации очень важно, кто именно сбрасывает акции, в каком режиме и под каким предлогом. Если бы на фондовом рынке и, соответственно, на рынке деривативов, началась массовая паника, то в проигрыше оказались бы компании, тогда как рядовые держатели акций не особенно бы пострадали. Так было во время Токийского кризиса, когда рядовые акционеры практически не понесли ущерба, в то время как ситуация в национальной экономике серьезно ухудшилась. В итоге, ситуация на фондовом рынке в значительной степени исправлена, или, по крайней мере, коллапс отложен. Далее. Буш-мл. объявляет о необходимости чрезвычайных мер по преодолению в стране "экономического кризиса". Для этой цели выделяются спецсредства из бюджета. Открыто декларировано 92 млрд. долларов, но эта сумма, очевидно, не покрывает всего дефицита… Реальные убытки, связанные с уничтожением WTC и крыла здания Пентагона серьезны, но далеки от этих баснословных сумм. По всем параметрам теракты не могут быть причиной "экономического кризиса". И тем не менее, речь идет именно о нем. Это противоречие имеет только одну разгадку: "экономический кризис" в США действительно был и очень серьезный; только произошел он не после 11 сентября 2001 года, а задолго до этой даты, достигнув к этому дню крайне серьезной, почти фатальной стадии. Падение двух башен WTC спасает таким образом "новую экономику" США. Таким образом, для своей экономики США смогли извлечь из трагедии очевидную и очень серьезную выгоду. Выше я говорил о том, как связана американская экономика и геополитика атлантизма. Удар по зданию Пентагона также оказался США и особенно самому Пентагону весьма на руку. Отныне геополитическая и ядерная мощь США вновь получает легитимность — как в международной политике, так и в сознании американцев. Перед лицом новой угрозы, нового врага (дерзкого и "зрелищного") — "международного терроризма" — оправданы любые расходы на вооружение, необходимость НПРО, дальнейшее развитие ВПК и т.д. Все это предоставляет прекрасную концептуальную базу для того, чтобы дать новый импульс развитию ВПК и связанных с ним отраслей — своеобразного ядра реального сектора американской экономики. С чисто теоретической ультра-либеральной точки зрения такое решение задачи не совсем корректно, но мы знаем, что Америка в критических ситуациях всегда прибегает к подобному решению — разрубает Гордиев узел по ту сторону экономической ортодоксии и неоклассики. Так было в эпоху New Deal Рузвельта, что позволило США выйти из Великой Депрессии. Позднее аналогичные результаты принес перевод американской промышленности на военные рельсы после Пирл-Харбора. Когда же, после окончания Второй Мировой войны, обратный процесс грозил поставить страну лицом к лицу с новой волной экономического упадка, как нельзя кстати пришлась "холодная война". Геополитическая поправка на внешнюю угрозу неоднократно в ХХ веке выручала экономику США (не претендуя, впрочем на то, чтобы корректировать либеральную теорию эксплицитно). В международной сфере стратегическая роль США также укрепляется, поскольку продолжение взимания Америкой "ядерной ренты" с союзных блоков Европы и Азии приобретает новый весомый аргумент. Защищая себя от угрозы "международного терроризма", США защищает всех остальных, а следовательно, "все остальные" должны платить за то, чтобы "защитник" был силен, могущественен и во всеоружии. Экономическая конкуренция между геоэкономическими зонами, уже грозившая перерасти в политические трения с Европой (оттуда уже рукой было подать до относительно автономной системы Европейской, а в перспективе, и Евразийской безопасности) в новой ситуации отступает на второй план. Перед лицом "нового вызова" она может быть проинтерпретирована ни больше, ни меньше, как "косвенное пособничество международному терроризму". Вашингтон отныне волен сказать Европе: "международный терроризм" развязал Третью мировую войну, и мы в наших отношениях переходим к логике военного времени. Именно это и имел в виду президент Буш-мл., когда в ультимативной форме заявил, что "все страны мира должны в этой критической ситуации определиться — с кем они в этот решительный час: с Вашингтоном или с "международным терроризмом". Или-или, третьего не дано." Таким образом, логика Третьей Мировой войны приходит на помощь США именно в тот критический момент, когда их планетарная глобальная функция поставлена под вопрос. И здесь очень важно понять, что однополярному миру под единоличной гегемонией США накануне 11 сентября 2001 года угрожал не "международный терроризм", а естественная перспектива мирной и мягкой эволюции главных геополитических субъектов — Евросоюза, России, Китая, Индии, Ирана, Японии, стран Тихоокеанского региона и арабского мира в самостоятельные автономные структуры, образующие многополярный ансамбль. Не теракты, а отсутствие терактов более всего угрожало американской доминации, однополярному глобализму, создавая предпосылки альтернативного мироустройства, где США отводилась почетная, но отнюдь не главная роль. А с учетом того геополитического и экономического состояния, в каком находилась Америка накануне 11 сентября, это было равнозначно катастрофе. Важно также обратить внимание на тезис об экстерриториальном характере новой угрозы — "международного терроризма". Бин Ладен и его сподвижники (символические "назначенные" фигуры, олицетворяющие "врага") не только не имеют строгой локализации, воплощая в себе не страну, державу, государство, народ, но лишь "политизированную секту". Сама их причастность к злодеянию в Нью-Йорке и Вашингтоне является "плавающей" презумпцией — не исключено, что виновником может оказаться кто-то еще. Такой экстерриториальный враг при необходимости может обнаружиться где угодно, превращая любую территорию в зону прямого военно-стратегического вмешательства США. Таким образом, де-факто легализуется право прямой интервенции США в любой точке мира. Точно такая же картина наблюдается в финансовой сфере, где тоже наличествует присутствие "мирового терроризма" (его финансовой базы). Это обстоятельство позволяет США, как главной жертве и главному борцу с "международным терроризмом", резервировать за собой право прямого вмешательства в финансово-экономические процессы. Причем экстерриториальность "преступника" подразумевает экстерриториальные (в данном случае глобальные) полномочия того, кто его преследует. Ультиматум Буша-мл. относительно необходимости всем странам определить свою позицию, свой лагерь, несет в себе недвусмысленный подтекст: "экстерриториальность врага", его расплывчатый статус, неопределенность его очертаний позволяют "проследить его связи" вплоть до любой страны, любого народа, который хоть в чем-то пытается дистанцироваться от планетарной воли Америки, вступившей на тропу Третьей Мировой войны. В сфере экономики это позволяет США присвоить себе невиданные сверхполномочия. Может сложиться впечатление, что демократические нормы остановят Америку в осуществлении прямой доминации, удержат от злоупотребления теми инструментами, — в том числе моральными и правовыми, — которые оказались у них в руках после событий 11 сентября. Однако на это вряд ли можно всерьез рассчитывать: США давно тяготятся "демократическими" институтами (особенно в международной сфере) и другими рудиментами исчезнувшего "Ялтинского мира". Не исключено, что в какой-то момент либеральная экономическая модель и сугубо американская система ценностей возьмет на вооружение методики, имеющие с демократией довольно мало общего... Если трезво взвесить исток и происхождение угроз, существовавших для США накануне терактов (особенно в экономической области), то мы увидим, что они концентрировались именно в тех странах, которые сегодня вовлечены в антитеррористическую коалицию на стороне США. Следовательно, объявляя Третью мировую войну против "терроризма" США на практике расправляется со своими конкурентами, формально играющими роль союзников в борьбе против "мирового терроризма". Декларированные противники (талибы, Бин Ладен) выступают здесь лишь в роли своеобразной "дымовой завесы". Удивительно, но нечто подобное мы можем увидеть, если обратим наше внимание на фигуру "врага". "Врагом" объявлены те силы, которые по своему происхождению, масштабу и геополитическому потенциалу не только не представляют для США серьезной угрозы, но и являются довольно эффективным инструментом американской политики в региональных конфликтах, — начиная с противодействия СССР в период афганской войны, и заканчивая дестабилизацией положения в Средней Азии и на Кавказе — направленной против стратегических интересов России и Ирана. Более того, избирая в качестве главного противника единственной и не имеющей сегодня равных гипердержавы периферийное и довольно маргинальное явление (в свое время оснащенное и выпестованное в недрах самих американских и отчасти английских спецслужб), США невероятно завышают статус этой силы, сообщают ей геополитический вес, который она сама по себе не приобрела бы ни при каких обстоятельствах. Возводя фиктивный, с геополитической и экономической точек зрения, полюс в разряд реального и наиболее опасного, США могут отныне под вполне благовидным предлогом требовать от своих реальных конкурентов (оказавшихся в роли невольных союзников) уступок в тех сферах, которые наиболее чувствительны для сохранения и укрепления американской гегемонии. Такого рода требования руководители большинства крупных мировых держав или блоков государств получили сразу же после 11 сентября. В каждом конкретном случае эти требования были сформулированы по-своему. Евросоюзу и американским стратегическим партнерам в Тихоокеанском регионе (Япония и пр.) предлагалось затормозить выход из долларовой зоны или диверсификацию валютных вкладов, а также оплатить военные расходы коалиции. Вместе с тем, недвусмысленно предлагалось забыть о повышении политической или геополитической самостоятельности, об альтернативной модели глобализации, о многополярном мире. России пригрозили экономическим давлением и зачислением в разряд стран-изгоев, потребовав ослабить стратегическое присутствие в странах СНГ (особенно, в Средней Азии), и в кратчайшие сроки ликвидировать военные базы времен "холодной войны" за пределами собственно российской территории. Руководство Китая было деликатно проинформировано относительно назревающих проблем в Синьцзянь-Уйгурском автономном округе. И так далее. Отдельно поручения, изложенные в ультимативной форме, получили страны СНГ. Им было предложено впредь учитывать новую модель взаимоотношений с США как главным субъектом мировой политики, отвечающим, — в том числе стратегически и экономически — за своих "партнеров по коалиции" (особенно из числа "слабых"). Все вместе страны "многополярного клуба" получили мягкое, но настойчивое пожелание самораспуститься. И как можно скорее… Выбор Афганистана в качестве плацдарма для "ответа" также прекрасно вписывается в американскую логику. Это страна расположена в центре Евразии, ее окружение — Россия, Китай, Иран, Пакистан, Индия, среднеазиатские государства СНГ — составляет остов потенциального евразийского блока, который более всего заинтересован в многополярном мироустройстве и более всего выигрывал в случае ослабления Америки и ее ухода с позиции единственного и безусловного мирового лидера. Афганистан — удобная площадка для того, чтобы ввести главные державы потенциального "Евразийского блока" в чрезвычайный режим, в зону повышенной нестабильности, в перспективе распространяя на них очаги напряженности, зоны "войн малой и средней интенсивности". Могли ли Россия и другие континентальные державы отказаться выполнять ультиматум США после событий 11 сентября 2001 г.? На этот вопрос очень сложно ответить. Теоретически могли. Но это означало бы прямую конфронтацию с США. Причем, российское руководство должно было в кратчайшие сроки, молниеносно, усвоить и тотально признать как свою единственную и безальтернативную политическую и геополитическую платформу Евразийскую Идею. Процесс освоения этой идеи шел и так достаточно интенсивно, тем более что сама логика событий накануне 11 сентября 2001 года подталкивала российскую власть к такому выбору. Однако неверно считать, что это выбор уже был сделан, все ключевые решения приняты, а стратегические планы составлены так, чтобы в критический момент можно было начать действовать в полном соответствии с евразийской моделью. Для того, чтобы хотя бы немного дистанциироваться от США в столь критической ситуации, необходимо было быть законченными и последовательными евразийцами... Столь же не готовыми к прямой и жесткой конфронтации с США, спасающими свою планетарную позицию, оказались и остальные геополитические игроки. Соответственно, и консолидированной позиции между этими "недозревшими" до радикального евразийства субъектами в условиях цейтнота, под жестким американским прессингом выработано быть не могло. Для того чтобы в экстремальной ситуации Россия могла реагировать иным образом, должна была бы существовать совершено иная структура власти. В спокойном эволюционном режиме Президент Путин двигался в этом направлении. В том же направлении протекали процессы в Европе, Иране, Китае, Индии, Японии, арабских странах. Однако оказавшиеся для всех полной неожиданностью события 11 сентября спутали основным мировым "игрокам" (потенциальным союзникам в рамках "Евразийского блока") все карты... Объективно, сегодня уже можно говорить о начале Третьей Мировой войны. После терактов 11 сентября 2001 года Америка объявила миру войну. Не просто "холодную войну" — войну с очевидными "горячими" элементами. Права самостоятельно решать: участвовать или не участвовать в "антитеррористической кампании", затеянной США, не имеет никто. Все крупные геополитические силы получили на этот счет настоятельные предложения. Предложения, от которых невозможно отказаться... Но поскольку именно те страны, которым это предлагается, и являются настоящими геополитическими, геоэкономическими и геостратегическими конкурентами (потенциальными противниками) Соединенных Штатов, то согласие на выполнение "союзнического долга", в данном случае для них равнозначно предложению о полной и безоговорочной капитуляции. Чисто теоретически можно представить себе евразийский сценарий реакции России, Европы, Китая, Японии, Индии, Ирана, арабских стран на военную акцию США в Афганистане… 12-13 сентября созывается экстренная конференция стран-сторонников многополярного мира. Проводится срочный саммит глав стран СНГ. Вырабатывается общая стратегия пацифистского решения конфликта. Осуждается терроризм, усилиями всех спецслужб разыскивается и передается США Бин Ладен. Америке оказывается мощная экономическая и гуманитарная помощь. Начинается активная компании под эгидой ООН "за лучший мир", за "мир без террора", проводятся фестивали, симпозиумы, осуждается и искореняется "исламской радикализм"… И мы возвращаемся к ситуации до 11 сентября 2001 года. Разумеется, реальных предпосылок для такого развития событий не было. Для этого необходимо было заранее отработать всю инфраструктуру, систему взаимодействий, выработать ясную геополитическую и экономическую стратегию, позволяющую давать адекватный ответ при столкновениях с серьезными, судьбоносными вызовами. Анализируя все вышесказанное, неизбежно приходишь к следующему выводу: время проведения терактов, стиль их осуществления, форма трансляции катастрофы, выбор целей и исполнителей — все идеально соответствовало тому, чтобы добиться заранее поставленных и идеально просчитанных целей. Теракты произошли как раз в тот момент, когда США стояли на пороге скрытого экономического, геополитического и стратегического коллапса. В результате терактов, в ходе продуманной и великолепно рассчитанной реакции на них, Америка, фактически, смогла предотвратить этот коллапс, блестяще решив в свою пользу одновременно целую серию сложных экономико-геополитических "уравнений" с основными игроками мировой политики в качестве "неизвестных". При этом состояние самих игроков и степень консолидированности их позиций оказались таковы, что они не смогли сколько-нибудь заметно помешать осуществлению американских планов. Слишком идеально все сходится, чтобы списать это на совпадение, случайность или молниеносную геополитическую реакцию американского руководства, сумевшего в считанные часы оправиться от шока и прореагировать с гениальной находчивостью. Многие говорят сегодня о волне терроризма, которая поднимается в мире, о возможности масштабных терактов в США и других частях мира. Я полагаю, что никаких масштабных терактов, сопоставимых с происшедшими, больше не произойдет. Если только кто-то из союзников США по "борьбе с терроризмом" не станет упрямиться. Тогда снова, но уже не на американской территории, а на территории этого несговорчивого союзника что-нибудь "нештатное", возможно, и произойдет. Если рассмотреть ситуацию геоэкономически и геостратегически, то становится очевидной несостоятельность нескольких расхожих моделей толкования происходящего, с которыми мы постоянно сталкиваемся в СМИ. Во-первых, абсолютно неправильно трактовать происходящее как столкновение цивилизаций — конфликт "христианских" стран с "исламом". США — страна не христианская, а ислам настолько разнороден, что говорить о единой цивилизационной позиции исламских стран абсолютно некорректно, тем более, что исламский радикализм, которому приписывается ответственность за теракты, представляет собой маргинальную ересь реформаторского ("салафитского") толка. Поэтому распространять ответственность за теракты на всех мусульман совершенно неправомочно… Тем более, что даже причастность к ним радикальных исламистских организаций пока не доказана. Во-вторых, совершенно неочевидна и не доказана личная вина Бин Ладена. Этот саудовский миллионер (выпестованный и оснащенный американскими спецслужбами, встречавшийся с представителем ЦРУ в Дубае (ОАЭ) в одной из больниц в августе 2001 года), безусловно, "назначен" на эту роль. Нельзя исключить того, что речь здесь идет об искусственном повышении его статуса и роли в среде радикального ислама для его дальнейшего использования в американских стратегических интересах. Миф об экономическом могуществе Бин Ладена и вовсе несостоятелен. Отследить передвижение сколько-нибудь значительных капиталов в современной финансовой системе не составляет труда, а в каждой террористической или радикальной группировке осведомителей всегда хватает. В-третьих, понятие "международного терроризма" является геополитически бессодержательным. Политическая, экономическая и религиозная реальность гораздо сложнее, чем примитивное — в духе американских вестернов — деление всех на "good guys" и "bad guys". Если люди прибегают к террору, то у них на это есть определенные социальные, экономические, геополитические и иные причины. При этом они остаются людьми — носителями определенных тенденций, имеющих истоки, логику и объяснение, — а не абстрактными "bad guys"… Третья Мировая война — это реальность. Реальность очень серьезная. Она имеет очень мощную экономическую, геоэкономическую и геостратегическую подоплеку. Она началась… Что же все-таки случилось 11 сентября 2001 года? Эти события имеют множество толкований — геополитических, геоэкономических, социально-политических, технических. Однако совершенно очевидно, что они имеют и глубинный цивилизационный смысл. Это не поход "Севера против Юга", "Запада против Востока", богатых против бедных. Это "крестовый поход" Соединенных Штатов Америки против всех остальных — против Евразии. Причем США в данном случае тоже уже не только страна, не только нация, не только государство, но авангард и, своего рода, резюме особой цивилизации — результат развития европейской постпросвещенческой истории, пик либерально-капиталистической системы. Воспринимать эту реальность можно и как "глобальное добро", и как "глобальное зло". Однако истиной здесь может являться что-то одно. Что именно? Это вопрос нашей веры, наших истоков, нашей самоидентификации.
А.Дугин
http://cge.evrazia.org/terrorism_1.shtml
А.Дугин
http://cge.evrazia.org/terrorism_1.shtml
BBC сообщает - Туннели из Газы в Египет стали индустрией
Поскольку перепечатка с их сайта не разрешается, полный текст по адресу:
http://news.bbc.co.uk/hi/russian/international/newsid_7674000/7674590.stm
Тезисы:
Доклад ООН - Строительство контрабандных туннелей из Сектора Газа в Египет приняло масштабы настоящей индустрии. На их строительстве и обслуживании работают тысячи человек. По туннелям в Газу доставляется все необходимое для жизни, включая топливо и продовольствие.
Однако израильтяне утверждают, что тем же путем в Сектор Газа поступает и оружие. Вдоль границы Газы с Египтом действуют сотни туннелей.
С начала этого года в различных инцидентах в туннелях погибли около 40 человек.
В сентябре этого года власти ХАМАС, контролирующие ситуацию в Секторе Газа, ввели правила лицензирования и контроля "туннельной торговли".
Были сформулированы требования и условия, соблюдение которых было обязательно для получения лицензии на открытие туннеля.
Как говорится в докладе, в районе Рафах видны многочисленные тенты, под которыми кроются входы в туннели. Деятельность их становится все более открытой и контролируемой.
Туннель на Западном Берегу
Тем временем, по сообщению израильской газеты Jerusalem Post, во вторник в городе Хеврон на Западном Берегу обнаружен 150-метровый туннель.
Израильские вооруженные силы выразили в этой связи озабоченность тем, что ХАМАС с его помощью мог планировать нападения на Западном Берегу, аналогичные тем, которые проводятся в Секторе Газа.
Туннель пока еще не завершен, и, так как он находится вдали от еврейских поселений и барьера безопасности, его предназначение остается пока неясным.
http://news.bbc.co.uk/hi/russian/international/newsid_7674000/7674590.stm
Тезисы:
Доклад ООН - Строительство контрабандных туннелей из Сектора Газа в Египет приняло масштабы настоящей индустрии. На их строительстве и обслуживании работают тысячи человек. По туннелям в Газу доставляется все необходимое для жизни, включая топливо и продовольствие.
Однако израильтяне утверждают, что тем же путем в Сектор Газа поступает и оружие. Вдоль границы Газы с Египтом действуют сотни туннелей.
С начала этого года в различных инцидентах в туннелях погибли около 40 человек.
В сентябре этого года власти ХАМАС, контролирующие ситуацию в Секторе Газа, ввели правила лицензирования и контроля "туннельной торговли".
Были сформулированы требования и условия, соблюдение которых было обязательно для получения лицензии на открытие туннеля.
Как говорится в докладе, в районе Рафах видны многочисленные тенты, под которыми кроются входы в туннели. Деятельность их становится все более открытой и контролируемой.
Туннель на Западном Берегу
Тем временем, по сообщению израильской газеты Jerusalem Post, во вторник в городе Хеврон на Западном Берегу обнаружен 150-метровый туннель.
Израильские вооруженные силы выразили в этой связи озабоченность тем, что ХАМАС с его помощью мог планировать нападения на Западном Берегу, аналогичные тем, которые проводятся в Секторе Газа.
Туннель пока еще не завершен, и, так как он находится вдали от еврейских поселений и барьера безопасности, его предназначение остается пока неясным.
Парадигма 12 сентября
("Foreign Affairs", США)
Версия для печати. Опубликовано на сайте ИноСМИ.Ruhttp://www.inosmi.ru/translation/244655.html
У следующей администрации есть шанс извлечь уроки из ошибок администрации Буша, равно как развить успех, достигнутый администрацией Буша при их исправлении.
Роберт Каган (Robert Kagan), 15 октября 2008
From Foreign Affairs, September/October 2008Резюме: Следующая администрация должна извлечь уроки из ошибок Буша, но не чураться использования силы США для распространения американских ценностей.Сегодняшний мир выглядит не так, как его представляло себе большинство из нас после падения Берлинской стены в 1989 г. Предполагалось, что на смену состязанию великих держав придет эпоха геоэкономики. Предполагалось, что идеологическое противоборство между демократией и автократией приведет к 'концу истории'. Мало кто ожидал, что беспрецедентная сила Соединенных Штатов столкнется со столькими вызовами - со стороны не только новых великих держав, но и старых и близких союзников. Насколько все это зависело от расположения звезд и от самих американцев? Что Соединенные Штаты могут сделать с этим сейчас - и могут ли они сделать что-то?Возможно, кому-то непросто это припомнить, но проблемы Соединенных Штатов с миром - или, точнее, проблемы мира с Соединенными Штатами - начались задолго до того, как Джордж Буш занял президентское кресло.
Министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин (Hubert Vedrine) был недоволен 'гипердержавой' еще в 1998 г. В 1999 г. Сэмюэл Хантингтон писал на этих страницах о том, что значительная часть стран мира считает Соединенные Штаты 'хулиганской сверхдержавой' - 'настырной, лезущей в чужие дела, эксплуататорской, действующей в одностороннем порядке, лицемерной и стремящейся к гегемонии'.Хотя Хантингтон и другие возлагали вину на постоянное хвастовство администрации Клинтона 'американской силой и американской добродетелью', веру Америки в собственную правоту изобрели не клинтонцы. Источником проблемы был геополитический сдвиг, последовавший за распадом Советского Союза, а также то тонкое психологическое воздействие, которое этот сдвиг оказал на восприятие Соединенными Штатами и другими державами себя и друг друга. К концу 1990-х уже начались разговоры о кризисе в трансатлантических отношениях, и, несмотря на поиск виновных, фундаментальная причина была ясна: союзники не нуждались друг в друге так, как раньше. Импульс к сотрудничеству в годы 'холодной войны' состоял на четверть из просвещенной добродетели, а на три четверти - из холодной необходимости. Основанием альянса была взаимная зависимость, а не взаимная страсть. Когда исчезла советская угроза, две стороны могли идти своими путями.В определенной мере так и произошло. Европа, освобожденная от страха перед Советским Союзом, погрузилась в тяжкий труд по построению новой Европы. В 1990-е годы Европейский Союз проложил новый курс человеческой эволюции, доказав, что нации могут объединить свои суверенитеты и заменить силовую политику международным правом. Это позволило начать эпоху установления международных норм и создания институтов. Для многих людей по всему миру, но, особенно, для европейцев, место старых озабоченностей времен 'холодной войны' заняли международные дебаты о глобальном правлении. Обеспокоенность по поводу изменения климата вызвала к жизни Киотский протокол. Шла работа по созданию нового Международного уголовного суда. Многие трудились над международной ратификацией Всеобъемлющего договора о запрещении ядерных испытаний, призванного усилить режим ядерного нераспространения, и новом договоре о запрещении противопехотных мин. Премьер-министр Великобритании Тони Блэр говорил о 'доктрине международного сообщества', в которой общие интересы человечества играют более важную роль, чем интересы отдельных стран.В Соединенных Штатах дебаты шли в более традиционном русле. Чиновники администрации Клинтона разделяли точку зрения европейцев, но при этом считали, что Соединенные Штаты призваны выполнять особую функцию хранителя международной безопасности - 'необходимого' лидера международного сообщества - традиционными способами, ориентированными на силу, предусматривающими центральную роль национальных государств. В условиях кризисов - вокруг Тайваня, в Ираке или Судане - они направляли в зоны напряженности авианосцы и запускали ракеты, зачастую ни с кем не консультируясь. Даже Билл Клинтон отказывался поддержать договор о противопехотных минах или Международный уголовный суд, если другие страны не признавали особую глобальную роль США. 'По-прежнему существуют международные хищники, - предупреждал он, - террористы и 'беззаконные страны', стремящиеся к получению 'арсеналов ядерного, химического и биологического оружия и ракет для его доставки'. Помимо этого, чиновники администрации Клинтона не могли скрыть свою нетерпеливость по поводу того, что казалось им несерьезным отношением европейцев к данным угрозам, особенно, Ираку. Как выразилась тогда государственный секретарь Мадлен Олбрайт, 'Если нам приходится использовать силу, то это потому, что мы - Америка. Мы смотрим дальше в будущее'.Окончание 'холодной войны' дало всем возможность взглянуть друг на друга по-новому, и кое-кому - прежде всего, европейцам - увиденное не понравилось. Американское общество показалось им грубым и жестоким - как казалось и их предкам в XIX веке. Ведрин призывал Европу выступить против гегемонии США отчасти в качестве защитной меры перед распространением американизма. 'Мы не можем принять... политически однополярный мир, - заявил он, - и именно поэтому мы боремся за многополярный'.В конце 1990-х казалось, что момент многополярности настал. При этом отношения США с Китаем и Россией ухудшались. Китайцы давно сетовали на 'сверхгегемонистские амбиции' Соединенных Штатов, и Пекин справедливо полагал, что Вашингтон враждебно относится к усилению Китая. Взрыв антиамериканского национализма произошел после случайного попадания американской ракеты в посольство Китая в Белграде в 1999 г. во время войны в Косово, которую как китайцы, так и русские считали незаконной. Министр иностранных дел России Игорь Иванов назвал эту войну самой худшей агрессией в Европе после Второй мировой войны. Нисколько не поднял россиянам настроения тот факт, что в том же 1999 г. в НАТО вступили Чехия, Венгрия и Польша. Эпоха согласной на все России, жаждущей интегрироваться с либеральным Западом на условиях Запада подходила к концу. В августе 1999 г. президент России Борис Ельцин назначил премьер-министром Владимира Путина. В сентябре Путин вторгся в Чечню и менее, чем через год возглавил Россию, ставшую более националистической и менее демократической.
РЕАЛИСТ БУШ
В этот мир, трещащий по швам, вошел Джордж Буш. Еще до того, как он занял президентское кресло, карикатуристы изображали его техасским ковбоем с револьвером и лассо. Французский политик Жак Ланг (Jack Lang) назвал его 'серийным убийцей'. Журналист Guardian Мартин Кеттл (Martin Kettle) писал 7 января 2001 г. в Washington Post, что неприязнь к Соединенным Штатам в мире начала расти еще до Буша, но его избрание стало 'таким рекрутером, о котором новый антиамериканизм мог только мечтать'.Один из многочисленных парадоксов этой ситуации заключался в том, что Буш пришел к власти, надеясь ограничить глобальные притязания США. В моде был внешнеполитический реализм. Отвечая во время президентских дебатов на вопрос о том, какими принципами должна руководствоваться внешняя политика США, кандидат республиканцев Эл Гор заявил, что это 'вопрос ценностей'. Буш ответил, что это вопрос 'того, что соответствует интересам Соединенных Штатов'. Гор заявил, что Соединенные Штаты, 'естественный лидер' мира', должны иметь 'чувство миссии' и давать другим народам 'образец, который поможет им быть более похожими на нас'. Буш сказал, что Соединенные Штаты 'не должны носиться по миру и говорить, что должно быть так, а не иначе', что так 'мы скатимся к тому, что нас будут считать тем самым гадким американцем '.
Но, как оказалось, реализм в версии администрации Буша не привел к обретению друзей по всему миру. Бушевские чиновники с презрением относились к международным дебатам 1990-х. За свои первые девять месяцев администрация вышла из Киотского процесса, заявила о неприятии Международного уголовного суда и Договора о всеобъемлющем запрещении испытаний ядерного оружия, и начала выход из Договора о противоракетной обороне. Некоторые из этих инициатив погибли еще при Клинтоне, но, если Клинтон пытался смягчить недовольство международного сообщества, давая надежду на то, что однажды США их ратифицируют, то Буш выступал против них принципиально. Как и в 1920-е гг. республиканцев тревожили соглашения, которые могли бы сократить суверенитет США. В 2000 г. Кондолиза Райс, тогдашний советник Буша по внешней политике, охарактеризовавшая себя как сторонницу Realpolitik, сетовала на этих страницах на пустые разговоры о 'гуманитарных интересах'. Внешняя политика США должна была стоять на 'прочном основании национального интереса', а не 'интересах иллюзорного международного сообщества'.За этим новым подходом стоял реалистический расчет: в новом мире по окончании 'холодной войны' интересы и обязательства США сократились. Возникла потребность в более четко формулируемой внешней политике, основанной на интересах. Большинство чиновников администрации Буша соглашалось с политологом Майклом Мандельбаумом (Michael Mandelbaum), который в 1996 г. на этих же страницах критиковал администрацию Клинтона, заявляя, что она занялась международным 'общественным трудом' на Балканах и в Гаити, где не шло речи о жизненно важных национальных интересах. Кандидат Буш, отвечая на вопрос о том, послал ли бы он войска в Руанду, заявил, что Соединенные Штаты не должны 'отправлять войска для того, чтобы прекратить этнические чистки и геноцид в тех странах, где у нас нет стратегических интересов'. Оказавшись у власти, реалисты Буша - от вице-президента Дика Чейни до Райс, министра обороны Дональда Рамсфелда и государственного секретаря Колина Пауэлла - были согласны в том, что необходимо избегать гуманитарных интервенций и созидания наций.Стратегия заключалась в том, чтобы превратить Соединенные Штаты в своего рода внешнего арбитра, последнюю надежду для нуждающихся в помощи или, по словам Ричарда Хаасса (Richard Haass), 'шерифа поневоле'. В ходе кампании 2000 г. Райс говорила о 'новом разделении труда', при котором локальные державы будут поддерживать мир в своих регионах, а Соединенные Штаты - оказывать им материально-техническую и разведывательную поддержку, но не направлять свои сухопутные войска. Ричард Перл (Richard Perle) выдвинул новую военную доктрину, предполагающую сокращение сухопутных сил в два раза. Решать глобальные проблемы должны были не армии, а высокоточные управляемые ракеты. Ответ на единственную непосредственную угрозу - со стороны государств-изгоев, разрабатывающих ракеты большой дальности, - мог быть дан в одностороннем порядке: путем создания противоракетной обороны. Настало время 'стратегической паузы', когда Соединенные Штаты могли облегчить свое глобальное бремя и подготовиться к угрозам, которые могли бы возникнуть через 20 или 30 лет. Согласно воззрениям реалистов, мир, в котором нет серьезных угроз национальным интересам США - это мир, в котором сила и влияние США должны сократиться.Иными словами, Соединенные Штаты отказывались от глобального лидерства - по крайней мере, как оно понималось в годы 'холодной войны'. В 1990 г., когда коммунизм и советская империя были разгромлены, Джин Киркпатрик (Jeane Kirkpatrick) выступала за то, чтобы Соединенные Штаты прекратили нести 'необычайное бремя' лидерства и, вернувшись в 'нормальные' времена... вновь стали нормальной страной'. Как писал Джон Болтон в своем эссе 1997 г., пора было 'признать, что величайший вызов, брошенный нам, был уже позади'. Теперь многие страны мира - а среди них и Соединенные Штаты - могли заняться собой.Примерно такую политику Буш вел в первые девять месяцев своего президентства, и остальной мир быстро принял этот сигнал. По данным опроса общественного мнения, проведенного Pew Research Center в августе 2001 г., 70 процентов опрошенных западноевропейцев (85 процентов французов) считали, что администрация Буша принимает решения, 'исходя исключительно из интересов США'.NOUS SOMMES TOUS AMERICAINS, MAIS . . . Именно такие царили настроения, когда 11 сентября террористы нанесли свой удар. Теракты естественным образом вызвали сдвиг во внешней политике администрации Буша, но это была не доктринальная революция. Администрация не отказалась от подхода, основанного на национальных интересах. Просто защита даже узко понимаемых интересов - таких, как оборона страны - неожиданно потребовала более экспансивной и агрессивной глобальной стратегии. 'Стратегическая пауза' закончилась, и Соединенные Штаты возобновили свое широкомасштабное глобальное вмешательство - теперь уже в рамках так называемой 'войны с террором'.Означало ли это, что Соединенные Штаты также вернулись к глобальному лидерству? Администрация Буша считала, что да. Однако существовали серьезные препятствия для возвращения к лидерству в старом стиле 'холодной войны' в мире, пережившем 'холодную войну' и 11 сентября.Одним из них была понятная сосредоточенность американцев и их лидеров на себе после 11 сентября. Первый признак того, что прежнюю солидарность возродить не так легко, проявился в Афганистане. В ходе вторжения в Афганистан - в отличие и от войны в Косово и от первой войны в Заливе - речь шла, прежде всего, о безопасности США, не о создании 'нового мирового порядка'. В отличие от первой войны в Персидском заливе в 1991 г., когда Джордж Буш-старший старательно создавал международную коалицию, во время войны в Афганистане администрация второго Буша (а многие ее сотрудники работали и у первого) занялась уничтожением баз 'аль-Каиды' и свержением талибов. Это означало быстрые действия без тех проблем с управлением альянсом, с которыми столкнулся в Косово генерал Уэсли Кларк (Wesley Clark).В этом суженном подходе не было ничего удивительного, учитывая панику и гнев, царившие в Соединенных Штатах. Но не было удивительно и то, что в глазах остального мира США были не глобальным лидером, стремящимся к благу для всего мира, а озверевшим Левиафаном, уничтожающим тех, кто посмел на него напасть. Эта инициатива вызвала меньше сочувствия у мира. И вот что было вторым крупным препятствием возвращению к глобальному лидерству США в прежнем стиле: остальной мир, включая ближайших союзников Соединенных Штатов, тоже был погружен в себя.Бежать от реалий мира после 11 сентября было нельзя. То, что произошло с Соединенными Штатами, произошло только с Соединенными Штатами. В Европе и многих других частях мира на это отреагировали с ужасом, скорбью и сочувствием. Но американцы увидели в этих излияниях солидарности больше того, что в них действительно было. Большинство американцев, независимо от своей политической ориентации, считало, что мир разделяет не только их боль и скорбь, но также их страхи и озабоченность угрозой терроризма, и что мир вместе с Соединенными Штатами даст единый ответ. Некоторые американские наблюдатели верны этой иллюзии по сей день. Но на самом деле остальной мир не разделял ни страхи американцев, ни их ощущение необходимости в безотлагательных действиях. Европейцы испытывали солидарность со сверхдержавой в годы 'холодной войны', когда существовала угроза Европе, а Соединенные Штаты обеспечивали безопасность. Но после 'холодной войны' и даже после 11 сентября европейцы чувствовали себя в относительной безопасности. Напуганы были только американцы.Когда сгладились шок и ужас, оказалось, что 11 сентября не изменило фундаментальное отношение мира к Соединенным Штатам. Недовольство сохранилось. Как показал опрос Pew, проведенный в декабре 2001 г. среди лидеров общественного мнения, большинству из них 'было грустно смотреть на то, что переживает Америка'; по мнению столь же значительного процента опрошенных (70 процентов по всему миру и 66 процентов в Западной Европе), 'хорошо, что американцы теперь знают, что значит быть уязвимым'. Многие лидеры общественного мнения во всем мире, в том числе, в Европе, считали, что 'политика и действия США в мире' были 'главной причиной' терактов и что Америка жнет посеянное.Кроме того, многие ощущали, что Соединенные Штаты ведут борьбу с терроризмом исключительно в собственных интересах. В Западной Европе 66 процентов опрошенных лидеров общественного мнения заявили, что они считают, что Соединенные Штаты заботятся только о себе. Это было неудивительно, учитывая то, как мало администрация Буш пыталась тогда сделать для того, чтобы создать у союзников США иное впечатление, или чтобы борьба в Афганистане стала борьбой за международный порядок.Однако американцы не считали, что ими движет своекорыстный интерес. Целых 70 процентов лидеров общественного мнения заявили, что они считают, что Соединенные Штаты действуют также в интересах своих союзников. Это расхождение в восприятии высветило центральную проблему, связанную с парадигмой 'войны с террором'. Американцы, вновь неожиданно оказавшиеся в условиях широкомасштабной глобальной вовлеченности, считали, что при этом они вернулись к роли глобального лидера. Большая часть мира была с этим не согласна.Война с террором, если следовать ее собственной логике, стала крупнейшим успехом Буша. Ни один серьезный наблюдатель не мог себе представить после 11 сентября, что в следующие семь лет на территории США не произойдет ни одного нового террористического акта. Заслуги Буша в том, что семь лет назад большинство сочло бы практически чудом, не выставляются на первый план с одной стороны, в силу узкопартийных соображений, а с другой - оправданного нежелания искушать судьбу. Более того, успех администрации Буша был в значительной мере достигнут благодаря широкомасштабному международному сотрудничеству - особенно, с европейскими державами - в сфере обмена разведданными, работы правоохранительных органов, и внутренней безопасности. Какие бы промахи ни допустила администрация Буша, она все же сумела защитить американцев от очередного удара по территории страны. Следующей администрации повезет, если она сумеет добиться того же - а если нет, то сопоставление с администрацией Буша будет не в ее пользу.Проблема с парадигмой 'войны с террором' заключается не в том, что не была достигнута ее основная и жизненно важная цель, а в том, что эта парадигма была и остается недостаточным основанием для выстраивания всей внешней политики США.В мире эгоистических государств и эгоистических народов - а это, скажем так, тот мир, в котором мы живем - вопрос всегда ставится так: 'Что в этом для нас?' Неадекватность парадигмы 'войны с террором' связана с тем фактом, что очень мало стран за исключением Соединенных Штатов считают терроризм главным вызовом, с которым они столкнулись. Борьба Соединенных Штатов не считается международным 'общественным благом', за которое весь остальной мир может испытывать благодарность. Напротив, большинство стран считает, что они делают Соединенным Штатам одолжение, направляя свои войска в Афганистан (или Ирак). По их мнению, тем самым они часто жертвуют собственными интересами.Разумеется, ни одна внешнеполитическая доктрина не лишена недостатков. Парадигма антикоммунистического сдерживания также была неадекватна, поскольку борьба между коммунизмом и демократическим капитализмом была не единственным, что происходило в мире в 1947-1989 гг. И все же антикоммунизм позволял Соединенным Штатам привлечь на свою сторону другие страны и убеждал их принять лидерство США. Это было важнее имиджа Соединенных Штатов, который не всегда был незапятнанным. Если война во Вьетнаме не привела к таким же противоречиям между Соединенными Штатами и их союзниками, как война в Ираке, то это не потому, что Америку Линдона Джонсона и Ричарда Никсона любили больше, чем Америку Буша. А потому, что Соединенные Штаты давали то, что другие народы считали для себя необходимым - прежде всего, защиту от Советского Союза - и благодаря этому многие их них не акцентировали внимание на действиях США во Вьетнаме и американской культуре, которая всего за семь лет умудрилась произвести убийства Мартина Лютера Кинга-мл. и Роберта Кеннеди, бунт в Уоттсе, расстрел в Кентском университете и Уотергейт.Война с террором никогда не была таким сплачивающим фактором. Китай и Россия одобрили ее, потому что она отвлекала от них стратегическое внимание Соединенных Штатов - и потому, что обе страны увидели, что могут воспользоваться войной с террором в своих целях: для Москвы она означала войну с чеченцами, а для Пекина - войну с уйгурами. Но для большинства традиционных союзников Соединенных Штатов она была и остается в лучшем случае нежелательным фактором, который отвлекает их от вопросов, имеющих для них большее значение.В Европе она воспринимается не просто как отвлекающий фактор. Американцы считают, что европейцы так же, как и они, озабочены проблемой радикального ислама. Но у европейцев другие озабоченности. Для американцев проблема, по большому счету, 'где-то там', в далеких странах, где радикальные исламские террористы замышляют свои теракты, и поэтому решение лежит тоже 'где-то там'. Для европейцев исламский радикализм - это, в первую очередь, внутриполитический вопрос, вопрос о том, могут ли мусульмане быть ассимилированы в европейское общество XXI века, а, если могут, то как. По мнению европейцев, действия США только усугубляют проблемы Европы. Если Соединенные Штаты разворошат осиное гнездо, то осы полетят в Европу - по крайней мере, этого опасаются европейцы.Короче говоря, война с террором стала в большей степени источником противоречий, нежели единства. Соединенные Штаты, которые уже в 1990-е гг. считались многими гегемоном-хулиганом, после 11 сентября воспринимаются как погруженный в себя гегемон-хулиган, не задумывающийся о последствиях своих действий.
НЕКОМПЕТЕНТНЫЙ ГЕГЕМОН?
Именно с этой точки зрения многие рассматривали решение о вторжении в Ирак в 2003 г. И в этом еще один парадокс. Свержение Саддама Хусейна было одним из самых эгоистических шагов Соединенных Штатов после 11 сентября, больше соответствующим существовавшему до 11 сентября представлению США о себе как об активном и ответственном мировом лидере, чем более узкой, основанной на интересах внешней политике Буша.Вторжение было отчасти связано с войной с террором. Администрацию Клинтона также беспокоили террористические связи Саддама, и она воспользовалась этими предполагаемыми связями для оправдания своей военной операции против Ирака в 1998 г. Сам Клинтон предупреждал, что, если Соединенные Штаты не предпримут решительные действия против Саддама, то мир 'будет сталкиваться со все новыми угрозами того типа, что представляет собой Ирак сегодня - государство-изгой с оружием массового поражения, готовое использовать его или предоставить его террористам, наркоторговцам или организованным преступникам, которые незаметно перемещаются по миру среди нас'. После 11 сентября резко сниженный уровень терпимости к угрозам помогает объяснить тот факт, что такие реалисты, как Чейни, которые раньше считали, что Саддама можно довольно безопасно сдерживать, вдруг изменили свою позицию. Та же самая логика руководила сенатором Хиллари Клинтон (демократ от штата Нью-Йорк) и многими другими демократами и умеренными республиканцами в Конгрессе, когда в октябре 2002 г. они санкционировали применение силы, одобрив соответствующий законопроект в Сенате 77 голосами из ста. Именно поэтому открытая оппозиция войне была такой редкостью. Колумнист Time Джо Кляйн (Joe Klein) выразил это настроение в интервью накануне войны. 'Рано или поздно, нужно вышвырнуть этого парня... Нужно дать сигнал, потому что, если не дать его сейчас... то каждый потенциальный Саддам и террорист будут чувствовать себя ободренным'.Основные аргументы в пользу вторжения в Ирак были сформулированы задолго до войны и задолго до появления бушевского реализма. Они соответствовали более широкому пониманию интересов США, которое господствовало в годы правления Клинтона и во время 'холодной войны'. В 1990-е многие считали Ирак не непосредственной угрозой Соединенным Штатам, а проблемой миропорядка, за которую США несут особую ответственность. Как говорил в 1998 г. тогдашний советник по национальной безопасности Сэнди Бергер (Sandy Berger), 'От будущего Ирака зависит судьба Ближнего Востока и арабского мира на ближайшее десятилетие и позже'. Именно поэтому такие фигуры, как Ричард Армитидж (Richard Armitage), Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) и Роберт Зеллик (Robert Zoellick) подписали в 1998 г. обращение с требованием насильственного свержения Саддама. Именно поэтому, как писал тогда журналист New York Times Билл Келлер (Bill Keller) (ныне ответственный редактор газеты) войну поддержали либералы из клуба 'Боже мой, а я ведь тоже ястреб!', включая регулярных комментаторов [New York Times] и Washington Post, редакторов New Yorker, New Republic и Slate, колумнистов Time и Newsweek', а также многих бывших клинтоновских чиновников.Либералы и прогрессивные политики, которые выступили за войну в Ираке, поступили так во многом по той же самой причине, по которой они поддержали войну на Балканах: считая ее необходимой для сохранения либерального международного порядка. Они предпочли бы, чтобы действия Соединенных Штатов были санкционированы ООН, но знали, что в случае Косово это было невозможно. Их главная забота сводилась к тому, что администрация Буша после свержения Саддама будет реагировать на последствия, руководствуясь узко реалистическим подходом. Как выразился сенатор Джо Байден (Joe Biden) (демократ от штата Делавэр), 'Некоторым из них созидание нации не по зубам'. Бывший клинтоновский чиновник Рональд Асмус (Ronald Asmus) задавался вопросом: 'О чем идет речь: об американском могуществе или демократии?' Если речь идет о демократии, считал он, то Соединенным Штатам следовало бы 'иметь более широкую базу поддержки в стране и больше друзей за рубежом'.Однако широкий консенсус среди американских консерваторов, либералов, прогрессивных и неоконсервативных политиков не был воспроизведен в остальных странах мира. Для европейцев Косово очень сильно отличается от Ирака. Дело не в законности или ООН, а в географическом положении. Европейцы были готовы пойти на войну без санкции ООН, когда речь шла о них самих, их безопасности, их истории и их морали. Ирак - совершенно другое дело. Для таких американских либералов, как колумнист New York Times Томас Фридман (Thomas Friedman), 'цинизм и неуверенность Европы, выдаваемые за моральное превосходство' были 'непереносимы'.Ирак давно был камнем преткновения. В 1990-е годы возникли большие расхождения между Великобританией и Соединенными Штатами с одной стороны, которые выступали за сдерживание Ирака при помощи санкций и военного давления, и Китаем, Францией, Россией и большинством других стран с другой - они выступали за прекращение сдерживания. К 2000 г. администрация Клинтона уже опасалась, что режим сдерживания может рухнуть, но ей не удалось убедить остальных в необходимости его поддержания. К 2003 г. мало что изменилось. Теракты 11 сентября не снизили терпимость остального мира к Саддаму Хусейну, в отличие от терпимости Соединенных Штатов. Напротив, сократилась терпимость мира к Соединенным Штатам.К 2003 г. очень немногие страны принимали близко к сердцу заявления о безотлагательности войны с террором и гуманитарных озабоченностях в Ираке или испытывали желание вновь увидеть Соединенные Штаты во главе международного крестового похода ради восстановления порядка силой, как это было во время войны в Персидском заливе в 1991 г. Мало кто мог поверить, что Соединенные Штаты, особенно, при Буше, вдруг начали действовать от имени мирового порядка. Поэтому многие могли объяснить эту войну только как войну за нефть, или за Израиль, или за американский империализм, и так далее. В общем, считали ее чем угодно, кроме того, чем ее считали сторонники войны, представляющие весь политический спектр США: войной, которая соответствует интересам США и лучшей части человечества.Кто знает, что произошло бы, если бы Соединенные Штаты обнаружили материалы для создания оружия и программы, которые, как считали все, включая европейцев и антивоенных критиков в Соединенных Штатах, имелись у Ирака? Даже если бы оружия не было обнаружено, то какой была бы реакция мира, если бы Соединенные Штаты принесли в Ирак относительный порядок и стабильность? Тогдашний государственный секретарь Колин Пауэлл считал в то время, что 'как только мы добьемся успеха, начнем побеждать, и люди осознают, что мы пришли, чтобы дать лучшую жизнь народу Ирака', будет возможно 'довольно быстрое' изменение мирового общественного мнения.Разумеется, произошло нечто иное. Успешно свергнув Саддама, Соединенные Штаты приступили к провалу операции по восстановлению порядка и стабильности в пост-саддамовском Ираке. Причин этого провала было множество, включая сочетание плохих решений с невезением, что может случиться в ходе любой войны, и трудности, изначально присущие раздробленному иракскому обществу. Но частью проблемы было мировоззрение, которое многие высокопоставленные чиновники Буша сохранили с 1990-х годов и первых дней его администрации. Руководство Пентагона было привержено концепции 'стратегической паузы' и враждебно относилось к слишком сильной опоре на сухопутные войска. Кроме того, сохранялась аллергия республиканцев в отношении созидания наций, чего опасался Байден. Следствием этого - как в Афганистане, так и в Ираке - было размещение слишком немногочисленного контингента, который был не в состоянии взять под контроль территорию страны и подавить борьбу за власть, неминуемую после падения диктатур, а также слишком слабый гражданский потенциал для того, чтобы заниматься мощным социальным и экономическим восстановлением, необходимым при решении неизбежной задачи по послевоенному национальному возрождению. В Ираке эти промахи стали очевидны в первые месяцы после вторжения. Чтобы освоиться с этим, администрации потребовалось еще четыре года.В конце концов, администрация Буша все-таки скорректировала свою стратегию, и, в результате, перспективы успеха в Ираке сегодня выглядят гораздо более радужно, чем могло показаться два года назад. Но за годы топтания на месте Соединенные Штаты заплатили огромную цену. Каким бы ни был ущерб, нанесенный Соединенным Штатам самим вторжением, ущерб, причиненный четырьмя годами неудач, включая наиболее яркие проявления этих неудач - такие, как скандал в тюрьме Абу-Грейб, несоизмеримо выше. В распадающемся мире нет ничего хуже зацикленного на себе гегемона, чем некомпетентный гегемон, зацикленный на себе.
СИЛА И ИЛЛЮЗИЯ
У следующей администрации есть шанс извлечь уроки из ошибок администрации Буша, равно как развить успех, достигнутый администрацией Буша при их исправлении. Сегодня позиция Соединенных Штатов в мире не так плоха, как утверждают некоторые. Предсказания о том, что другие державы предпримут согласованные усилия с целью уравновешивания хулиганской сверхдержавы, оказались неточными. Другие державы действительно появляются, но они не встают единым фронтом против Соединенных Штатов. Китай и Россия заинтересованы в снижении масштаба американского господства и стремятся к увеличению своей относительной силы. Но друг к другу они относятся с не меньшей настороженностью, чем к Вашингтону. Другие новые державы - такие, как Бразилия и Индия - не стремятся стать противовесом Соединенным Штатам.Действительно, несмотря на негативные настроения, отражающиеся в опросах общественного мнения, большинство великих держав нашего мира в геополитическом плане сближается с Соединенными Штатами. Несколько лет назад президент Франции Жак Ширак и канцлер Германии Герхард Шредер флиртовали с идеей переориентации на Россию в качестве противовеса силе США. Но теперь Франция, Германия и вся остальная Европа склоняются в другом направлении. Дело не в том, что они вновь воспылали любовью к Соединенным Штатам. Более проамериканская политика президента Франции Николя Саркози и канцлера Германии Ангелы Меркель отражает их мнение о том, что тесные, но не свободные от критики отношения с Соединенными Штатами увеличивают силу и влияние Европы. Между тем, страны Восточной Европы тревожит усиление России.Государства Азии и Тихоокеанского региона сближаются с Соединенными Штатами главным образом в силу опасений перед усилением Китая. В середине 1990-х американо-японскому альянсу угрожала эрозия. Но после 1997 г. стратегические отношения между двумя странами заметно укрепились. Некоторые государства Юго-Восточной Азии тоже пытаются застраховаться перед лицом усиливающегося Китая. (Возможно, единственное исключение из этой общей тенденции - Австралия, новое правительство которой склоняется в сторону Китая, отходя от Соединенных Штатов и других демократических стран региона). Самый значительный сдвиг произошел в Индии, бывшей союзнице Москвы, которая сегодня считает хорошие отношения с Соединенными Штатами важнейшим средством достижения своих долгосрочных стратегических и экономических целей.Даже на Ближнем Востоке, славящемся своим рьяным антиамериканизмом, где образы американской оккупации Ирака и воспоминания об Абу-Грейб по-прежнему будоражат общественное сознание, стратегический баланс не стал неблагоприятным для Соединенных Штатов. Египет, Иордания, Марокко и Саудовская Аравия продолжают тесное сотрудничество с Соединенными Штатами - равно как государства Персидского залива, которые тревожит Иран. В Ираке на место непреклонного антиамериканизма при Саддаме пришла зависимость от Соединенных Штатов, а стабильный Ирак в будущем изменит стратегическое равновесие в сторону США, поскольку Ирак обладает богатыми запасами нефти и может стать значимой державой региона.Эта ситуация резко контрастирует с крупными стратегическими неудачами Соединенных Штатов на Ближнем Востоке в годы 'холодной войны'. В 1950-е и 1960-е годы в регионе царили панарабские националистические настроения, открывшие путь беспрецедентному вмешательству СССР, включая квазиальянс между Советским Союзом и Египтом Гамаля Абделя Насера, равно как советский альянс с Сирией. В 1979 г. обрушился один из столпов стратегической позиции США в регионе, когда яро антиамериканская революция аятоллы Рухоллы Хомейни свергла проамериканского шаха Ирана. Это привело к фундаментальному сдвигу стратегического равновесия в регионе, сдвигу, от которого Соединенные Штаты страдают по сей день. В результате иракской войны ничего подобного пока не случилось.Сегодня те, кто объявляет об упадке Соединенных Штатов часто воображают прошлое, в котором мир плясал под мелодию царственной Америки. Это иллюзия. Нарастает ностальгия по чудесной эпохе господства США после Второй мировой войны. Но, несмотря на тогдашние успехи в Европе, Соединенные Штаты пережили катастрофические неудачи в других регионах. 'Потеря' Китая, оказавшегося под властью коммунистов, северокорейское вторжение в Южную Корею, испытание Советским Союзом водородной бомбы, волнения в Индокитае, вызванные постколониальным национализмом - каждый из этих фактов был громадной стратегической катастрофой, и в то время понимался именно так. Каждый из них оказал решающее влияние на то, какой стала оставшаяся часть ХХ века, и это влияние было далеко не позитивным. Соединенные Штаты были не в состоянии контролировать ни одну из этих ситуаций или хотя бы эффективно управлять ими. Ни одно событие последнего десятилетия не сравнится с любым из этих событий по своему разрушительному воздействию на позицию Соединенных Штатов в мире.Китайские стратеги считают, что нынешняя международная конфигурация, скорее всего, просуществует еще какое-то время, и они, вероятно, правы. Пока Соединенные Штаты остаются в центре мировой экономики и продолжают быть сильнейшей державой в военном отношении и первым из апостолов самой популярной политической философии в мире, пока американская общественность продолжает поддерживать идею американского доминирования - что она последовательно делает уже шесть десятилетий - и пока потенциальные соперники вызывают у своих соседей, скорее, страх, чем сочувствие, структура международной системы должна оставаться прежней: одна сверхдержава и ряд великих держав.Однако было бы иллюзией считать, что можно с легкостью вернуться к лидерству США и сотрудничеству между союзниками Соединенных Штатов, существовавшим в эпоху 'холодной войны'. Не существует ни одной объединяющей угрозы масштаба Советского Союза, которая могла бы связать Соединенные Штаты и другие страны, казалось бы, постоянными узами. Сегодня мир больше напоминает девятнадцатый век, чем конец двадцатого. Те, кто воображает, будто это хорошая новость, должны вспомнить, что порядок XIX века закончился не так хорошо, как 'холодная война'.Чтобы избежать подобной судьбы, Соединенным Штатам и другим демократическим странам понадобится оценить свои интересы с более просвещенной и великодушной точки зрения, чем они делали это даже во время 'холодной войны'. Соединенные Штаты, как сильнейшая из демократий, должны не противодействовать миру объединенных и сокращенных национальных суверенитетов, а приветствовать его. Чего им бояться в мире распространения законов и норм, основанных на либеральных идеалах и призванных защищать их? Между тем, они могут выиграть очень много. В то же время, демократии Азии и Европы должны вновь осознать, что движение к более совершенному либеральному порядку зависит не только от права и воли народа, но и от сильных стран, поддерживающих и защищающих их.Возможно, в эгоистическом мире не каждое государство способно на такую просвещенную мудрость. Но если и есть какая-то надежда, то это надежда на возрожденное понимание важности ценностей. Соединенные Штаты и другие демократические страны разделяют стремление к либеральному международному порядку, построенному на демократических принципах и скрепленному - пускай несовершенно - законами и международными договорами. Давление на этот порядок постепенно возрастает: авторитарные великие державы наращивают силу и влияние, а антидемократическая борьба радикального исламского терроризма продолжается. Если тот факт, что демократии нуждаются друг в друге, менее очевиден, чем прежде, то необходимость для этих стран, включая Соединенные Штаты, 'смотреть дальше в будущее' неизменно возрастает.
* 'Мы все американцы, но...' (фр.)
* The Ugly American ('гадкий американец') - название романа У. Ледерера и Ю. Бердика (1958 г.) и популярная характеристика стереотипного отношения к американцам в мире - прим. пер.
Роберт Каган - старший научный сотрудник Фонда Карнеги, автор книги 'Возвращение истории и конец мечтаний'
Версия для печати. Опубликовано на сайте ИноСМИ.Ruhttp://www.inosmi.ru/translation/244655.html
У следующей администрации есть шанс извлечь уроки из ошибок администрации Буша, равно как развить успех, достигнутый администрацией Буша при их исправлении.
Роберт Каган (Robert Kagan), 15 октября 2008
From Foreign Affairs, September/October 2008Резюме: Следующая администрация должна извлечь уроки из ошибок Буша, но не чураться использования силы США для распространения американских ценностей.Сегодняшний мир выглядит не так, как его представляло себе большинство из нас после падения Берлинской стены в 1989 г. Предполагалось, что на смену состязанию великих держав придет эпоха геоэкономики. Предполагалось, что идеологическое противоборство между демократией и автократией приведет к 'концу истории'. Мало кто ожидал, что беспрецедентная сила Соединенных Штатов столкнется со столькими вызовами - со стороны не только новых великих держав, но и старых и близких союзников. Насколько все это зависело от расположения звезд и от самих американцев? Что Соединенные Штаты могут сделать с этим сейчас - и могут ли они сделать что-то?Возможно, кому-то непросто это припомнить, но проблемы Соединенных Штатов с миром - или, точнее, проблемы мира с Соединенными Штатами - начались задолго до того, как Джордж Буш занял президентское кресло.
Министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин (Hubert Vedrine) был недоволен 'гипердержавой' еще в 1998 г. В 1999 г. Сэмюэл Хантингтон писал на этих страницах о том, что значительная часть стран мира считает Соединенные Штаты 'хулиганской сверхдержавой' - 'настырной, лезущей в чужие дела, эксплуататорской, действующей в одностороннем порядке, лицемерной и стремящейся к гегемонии'.Хотя Хантингтон и другие возлагали вину на постоянное хвастовство администрации Клинтона 'американской силой и американской добродетелью', веру Америки в собственную правоту изобрели не клинтонцы. Источником проблемы был геополитический сдвиг, последовавший за распадом Советского Союза, а также то тонкое психологическое воздействие, которое этот сдвиг оказал на восприятие Соединенными Штатами и другими державами себя и друг друга. К концу 1990-х уже начались разговоры о кризисе в трансатлантических отношениях, и, несмотря на поиск виновных, фундаментальная причина была ясна: союзники не нуждались друг в друге так, как раньше. Импульс к сотрудничеству в годы 'холодной войны' состоял на четверть из просвещенной добродетели, а на три четверти - из холодной необходимости. Основанием альянса была взаимная зависимость, а не взаимная страсть. Когда исчезла советская угроза, две стороны могли идти своими путями.В определенной мере так и произошло. Европа, освобожденная от страха перед Советским Союзом, погрузилась в тяжкий труд по построению новой Европы. В 1990-е годы Европейский Союз проложил новый курс человеческой эволюции, доказав, что нации могут объединить свои суверенитеты и заменить силовую политику международным правом. Это позволило начать эпоху установления международных норм и создания институтов. Для многих людей по всему миру, но, особенно, для европейцев, место старых озабоченностей времен 'холодной войны' заняли международные дебаты о глобальном правлении. Обеспокоенность по поводу изменения климата вызвала к жизни Киотский протокол. Шла работа по созданию нового Международного уголовного суда. Многие трудились над международной ратификацией Всеобъемлющего договора о запрещении ядерных испытаний, призванного усилить режим ядерного нераспространения, и новом договоре о запрещении противопехотных мин. Премьер-министр Великобритании Тони Блэр говорил о 'доктрине международного сообщества', в которой общие интересы человечества играют более важную роль, чем интересы отдельных стран.В Соединенных Штатах дебаты шли в более традиционном русле. Чиновники администрации Клинтона разделяли точку зрения европейцев, но при этом считали, что Соединенные Штаты призваны выполнять особую функцию хранителя международной безопасности - 'необходимого' лидера международного сообщества - традиционными способами, ориентированными на силу, предусматривающими центральную роль национальных государств. В условиях кризисов - вокруг Тайваня, в Ираке или Судане - они направляли в зоны напряженности авианосцы и запускали ракеты, зачастую ни с кем не консультируясь. Даже Билл Клинтон отказывался поддержать договор о противопехотных минах или Международный уголовный суд, если другие страны не признавали особую глобальную роль США. 'По-прежнему существуют международные хищники, - предупреждал он, - террористы и 'беззаконные страны', стремящиеся к получению 'арсеналов ядерного, химического и биологического оружия и ракет для его доставки'. Помимо этого, чиновники администрации Клинтона не могли скрыть свою нетерпеливость по поводу того, что казалось им несерьезным отношением европейцев к данным угрозам, особенно, Ираку. Как выразилась тогда государственный секретарь Мадлен Олбрайт, 'Если нам приходится использовать силу, то это потому, что мы - Америка. Мы смотрим дальше в будущее'.Окончание 'холодной войны' дало всем возможность взглянуть друг на друга по-новому, и кое-кому - прежде всего, европейцам - увиденное не понравилось. Американское общество показалось им грубым и жестоким - как казалось и их предкам в XIX веке. Ведрин призывал Европу выступить против гегемонии США отчасти в качестве защитной меры перед распространением американизма. 'Мы не можем принять... политически однополярный мир, - заявил он, - и именно поэтому мы боремся за многополярный'.В конце 1990-х казалось, что момент многополярности настал. При этом отношения США с Китаем и Россией ухудшались. Китайцы давно сетовали на 'сверхгегемонистские амбиции' Соединенных Штатов, и Пекин справедливо полагал, что Вашингтон враждебно относится к усилению Китая. Взрыв антиамериканского национализма произошел после случайного попадания американской ракеты в посольство Китая в Белграде в 1999 г. во время войны в Косово, которую как китайцы, так и русские считали незаконной. Министр иностранных дел России Игорь Иванов назвал эту войну самой худшей агрессией в Европе после Второй мировой войны. Нисколько не поднял россиянам настроения тот факт, что в том же 1999 г. в НАТО вступили Чехия, Венгрия и Польша. Эпоха согласной на все России, жаждущей интегрироваться с либеральным Западом на условиях Запада подходила к концу. В августе 1999 г. президент России Борис Ельцин назначил премьер-министром Владимира Путина. В сентябре Путин вторгся в Чечню и менее, чем через год возглавил Россию, ставшую более националистической и менее демократической.
РЕАЛИСТ БУШ
В этот мир, трещащий по швам, вошел Джордж Буш. Еще до того, как он занял президентское кресло, карикатуристы изображали его техасским ковбоем с револьвером и лассо. Французский политик Жак Ланг (Jack Lang) назвал его 'серийным убийцей'. Журналист Guardian Мартин Кеттл (Martin Kettle) писал 7 января 2001 г. в Washington Post, что неприязнь к Соединенным Штатам в мире начала расти еще до Буша, но его избрание стало 'таким рекрутером, о котором новый антиамериканизм мог только мечтать'.Один из многочисленных парадоксов этой ситуации заключался в том, что Буш пришел к власти, надеясь ограничить глобальные притязания США. В моде был внешнеполитический реализм. Отвечая во время президентских дебатов на вопрос о том, какими принципами должна руководствоваться внешняя политика США, кандидат республиканцев Эл Гор заявил, что это 'вопрос ценностей'. Буш ответил, что это вопрос 'того, что соответствует интересам Соединенных Штатов'. Гор заявил, что Соединенные Штаты, 'естественный лидер' мира', должны иметь 'чувство миссии' и давать другим народам 'образец, который поможет им быть более похожими на нас'. Буш сказал, что Соединенные Штаты 'не должны носиться по миру и говорить, что должно быть так, а не иначе', что так 'мы скатимся к тому, что нас будут считать тем самым гадким американцем '.
Но, как оказалось, реализм в версии администрации Буша не привел к обретению друзей по всему миру. Бушевские чиновники с презрением относились к международным дебатам 1990-х. За свои первые девять месяцев администрация вышла из Киотского процесса, заявила о неприятии Международного уголовного суда и Договора о всеобъемлющем запрещении испытаний ядерного оружия, и начала выход из Договора о противоракетной обороне. Некоторые из этих инициатив погибли еще при Клинтоне, но, если Клинтон пытался смягчить недовольство международного сообщества, давая надежду на то, что однажды США их ратифицируют, то Буш выступал против них принципиально. Как и в 1920-е гг. республиканцев тревожили соглашения, которые могли бы сократить суверенитет США. В 2000 г. Кондолиза Райс, тогдашний советник Буша по внешней политике, охарактеризовавшая себя как сторонницу Realpolitik, сетовала на этих страницах на пустые разговоры о 'гуманитарных интересах'. Внешняя политика США должна была стоять на 'прочном основании национального интереса', а не 'интересах иллюзорного международного сообщества'.За этим новым подходом стоял реалистический расчет: в новом мире по окончании 'холодной войны' интересы и обязательства США сократились. Возникла потребность в более четко формулируемой внешней политике, основанной на интересах. Большинство чиновников администрации Буша соглашалось с политологом Майклом Мандельбаумом (Michael Mandelbaum), который в 1996 г. на этих же страницах критиковал администрацию Клинтона, заявляя, что она занялась международным 'общественным трудом' на Балканах и в Гаити, где не шло речи о жизненно важных национальных интересах. Кандидат Буш, отвечая на вопрос о том, послал ли бы он войска в Руанду, заявил, что Соединенные Штаты не должны 'отправлять войска для того, чтобы прекратить этнические чистки и геноцид в тех странах, где у нас нет стратегических интересов'. Оказавшись у власти, реалисты Буша - от вице-президента Дика Чейни до Райс, министра обороны Дональда Рамсфелда и государственного секретаря Колина Пауэлла - были согласны в том, что необходимо избегать гуманитарных интервенций и созидания наций.Стратегия заключалась в том, чтобы превратить Соединенные Штаты в своего рода внешнего арбитра, последнюю надежду для нуждающихся в помощи или, по словам Ричарда Хаасса (Richard Haass), 'шерифа поневоле'. В ходе кампании 2000 г. Райс говорила о 'новом разделении труда', при котором локальные державы будут поддерживать мир в своих регионах, а Соединенные Штаты - оказывать им материально-техническую и разведывательную поддержку, но не направлять свои сухопутные войска. Ричард Перл (Richard Perle) выдвинул новую военную доктрину, предполагающую сокращение сухопутных сил в два раза. Решать глобальные проблемы должны были не армии, а высокоточные управляемые ракеты. Ответ на единственную непосредственную угрозу - со стороны государств-изгоев, разрабатывающих ракеты большой дальности, - мог быть дан в одностороннем порядке: путем создания противоракетной обороны. Настало время 'стратегической паузы', когда Соединенные Штаты могли облегчить свое глобальное бремя и подготовиться к угрозам, которые могли бы возникнуть через 20 или 30 лет. Согласно воззрениям реалистов, мир, в котором нет серьезных угроз национальным интересам США - это мир, в котором сила и влияние США должны сократиться.Иными словами, Соединенные Штаты отказывались от глобального лидерства - по крайней мере, как оно понималось в годы 'холодной войны'. В 1990 г., когда коммунизм и советская империя были разгромлены, Джин Киркпатрик (Jeane Kirkpatrick) выступала за то, чтобы Соединенные Штаты прекратили нести 'необычайное бремя' лидерства и, вернувшись в 'нормальные' времена... вновь стали нормальной страной'. Как писал Джон Болтон в своем эссе 1997 г., пора было 'признать, что величайший вызов, брошенный нам, был уже позади'. Теперь многие страны мира - а среди них и Соединенные Штаты - могли заняться собой.Примерно такую политику Буш вел в первые девять месяцев своего президентства, и остальной мир быстро принял этот сигнал. По данным опроса общественного мнения, проведенного Pew Research Center в августе 2001 г., 70 процентов опрошенных западноевропейцев (85 процентов французов) считали, что администрация Буша принимает решения, 'исходя исключительно из интересов США'.NOUS SOMMES TOUS AMERICAINS, MAIS . . . Именно такие царили настроения, когда 11 сентября террористы нанесли свой удар. Теракты естественным образом вызвали сдвиг во внешней политике администрации Буша, но это была не доктринальная революция. Администрация не отказалась от подхода, основанного на национальных интересах. Просто защита даже узко понимаемых интересов - таких, как оборона страны - неожиданно потребовала более экспансивной и агрессивной глобальной стратегии. 'Стратегическая пауза' закончилась, и Соединенные Штаты возобновили свое широкомасштабное глобальное вмешательство - теперь уже в рамках так называемой 'войны с террором'.Означало ли это, что Соединенные Штаты также вернулись к глобальному лидерству? Администрация Буша считала, что да. Однако существовали серьезные препятствия для возвращения к лидерству в старом стиле 'холодной войны' в мире, пережившем 'холодную войну' и 11 сентября.Одним из них была понятная сосредоточенность американцев и их лидеров на себе после 11 сентября. Первый признак того, что прежнюю солидарность возродить не так легко, проявился в Афганистане. В ходе вторжения в Афганистан - в отличие и от войны в Косово и от первой войны в Заливе - речь шла, прежде всего, о безопасности США, не о создании 'нового мирового порядка'. В отличие от первой войны в Персидском заливе в 1991 г., когда Джордж Буш-старший старательно создавал международную коалицию, во время войны в Афганистане администрация второго Буша (а многие ее сотрудники работали и у первого) занялась уничтожением баз 'аль-Каиды' и свержением талибов. Это означало быстрые действия без тех проблем с управлением альянсом, с которыми столкнулся в Косово генерал Уэсли Кларк (Wesley Clark).В этом суженном подходе не было ничего удивительного, учитывая панику и гнев, царившие в Соединенных Штатах. Но не было удивительно и то, что в глазах остального мира США были не глобальным лидером, стремящимся к благу для всего мира, а озверевшим Левиафаном, уничтожающим тех, кто посмел на него напасть. Эта инициатива вызвала меньше сочувствия у мира. И вот что было вторым крупным препятствием возвращению к глобальному лидерству США в прежнем стиле: остальной мир, включая ближайших союзников Соединенных Штатов, тоже был погружен в себя.Бежать от реалий мира после 11 сентября было нельзя. То, что произошло с Соединенными Штатами, произошло только с Соединенными Штатами. В Европе и многих других частях мира на это отреагировали с ужасом, скорбью и сочувствием. Но американцы увидели в этих излияниях солидарности больше того, что в них действительно было. Большинство американцев, независимо от своей политической ориентации, считало, что мир разделяет не только их боль и скорбь, но также их страхи и озабоченность угрозой терроризма, и что мир вместе с Соединенными Штатами даст единый ответ. Некоторые американские наблюдатели верны этой иллюзии по сей день. Но на самом деле остальной мир не разделял ни страхи американцев, ни их ощущение необходимости в безотлагательных действиях. Европейцы испытывали солидарность со сверхдержавой в годы 'холодной войны', когда существовала угроза Европе, а Соединенные Штаты обеспечивали безопасность. Но после 'холодной войны' и даже после 11 сентября европейцы чувствовали себя в относительной безопасности. Напуганы были только американцы.Когда сгладились шок и ужас, оказалось, что 11 сентября не изменило фундаментальное отношение мира к Соединенным Штатам. Недовольство сохранилось. Как показал опрос Pew, проведенный в декабре 2001 г. среди лидеров общественного мнения, большинству из них 'было грустно смотреть на то, что переживает Америка'; по мнению столь же значительного процента опрошенных (70 процентов по всему миру и 66 процентов в Западной Европе), 'хорошо, что американцы теперь знают, что значит быть уязвимым'. Многие лидеры общественного мнения во всем мире, в том числе, в Европе, считали, что 'политика и действия США в мире' были 'главной причиной' терактов и что Америка жнет посеянное.Кроме того, многие ощущали, что Соединенные Штаты ведут борьбу с терроризмом исключительно в собственных интересах. В Западной Европе 66 процентов опрошенных лидеров общественного мнения заявили, что они считают, что Соединенные Штаты заботятся только о себе. Это было неудивительно, учитывая то, как мало администрация Буш пыталась тогда сделать для того, чтобы создать у союзников США иное впечатление, или чтобы борьба в Афганистане стала борьбой за международный порядок.Однако американцы не считали, что ими движет своекорыстный интерес. Целых 70 процентов лидеров общественного мнения заявили, что они считают, что Соединенные Штаты действуют также в интересах своих союзников. Это расхождение в восприятии высветило центральную проблему, связанную с парадигмой 'войны с террором'. Американцы, вновь неожиданно оказавшиеся в условиях широкомасштабной глобальной вовлеченности, считали, что при этом они вернулись к роли глобального лидера. Большая часть мира была с этим не согласна.Война с террором, если следовать ее собственной логике, стала крупнейшим успехом Буша. Ни один серьезный наблюдатель не мог себе представить после 11 сентября, что в следующие семь лет на территории США не произойдет ни одного нового террористического акта. Заслуги Буша в том, что семь лет назад большинство сочло бы практически чудом, не выставляются на первый план с одной стороны, в силу узкопартийных соображений, а с другой - оправданного нежелания искушать судьбу. Более того, успех администрации Буша был в значительной мере достигнут благодаря широкомасштабному международному сотрудничеству - особенно, с европейскими державами - в сфере обмена разведданными, работы правоохранительных органов, и внутренней безопасности. Какие бы промахи ни допустила администрация Буша, она все же сумела защитить американцев от очередного удара по территории страны. Следующей администрации повезет, если она сумеет добиться того же - а если нет, то сопоставление с администрацией Буша будет не в ее пользу.Проблема с парадигмой 'войны с террором' заключается не в том, что не была достигнута ее основная и жизненно важная цель, а в том, что эта парадигма была и остается недостаточным основанием для выстраивания всей внешней политики США.В мире эгоистических государств и эгоистических народов - а это, скажем так, тот мир, в котором мы живем - вопрос всегда ставится так: 'Что в этом для нас?' Неадекватность парадигмы 'войны с террором' связана с тем фактом, что очень мало стран за исключением Соединенных Штатов считают терроризм главным вызовом, с которым они столкнулись. Борьба Соединенных Штатов не считается международным 'общественным благом', за которое весь остальной мир может испытывать благодарность. Напротив, большинство стран считает, что они делают Соединенным Штатам одолжение, направляя свои войска в Афганистан (или Ирак). По их мнению, тем самым они часто жертвуют собственными интересами.Разумеется, ни одна внешнеполитическая доктрина не лишена недостатков. Парадигма антикоммунистического сдерживания также была неадекватна, поскольку борьба между коммунизмом и демократическим капитализмом была не единственным, что происходило в мире в 1947-1989 гг. И все же антикоммунизм позволял Соединенным Штатам привлечь на свою сторону другие страны и убеждал их принять лидерство США. Это было важнее имиджа Соединенных Штатов, который не всегда был незапятнанным. Если война во Вьетнаме не привела к таким же противоречиям между Соединенными Штатами и их союзниками, как война в Ираке, то это не потому, что Америку Линдона Джонсона и Ричарда Никсона любили больше, чем Америку Буша. А потому, что Соединенные Штаты давали то, что другие народы считали для себя необходимым - прежде всего, защиту от Советского Союза - и благодаря этому многие их них не акцентировали внимание на действиях США во Вьетнаме и американской культуре, которая всего за семь лет умудрилась произвести убийства Мартина Лютера Кинга-мл. и Роберта Кеннеди, бунт в Уоттсе, расстрел в Кентском университете и Уотергейт.Война с террором никогда не была таким сплачивающим фактором. Китай и Россия одобрили ее, потому что она отвлекала от них стратегическое внимание Соединенных Штатов - и потому, что обе страны увидели, что могут воспользоваться войной с террором в своих целях: для Москвы она означала войну с чеченцами, а для Пекина - войну с уйгурами. Но для большинства традиционных союзников Соединенных Штатов она была и остается в лучшем случае нежелательным фактором, который отвлекает их от вопросов, имеющих для них большее значение.В Европе она воспринимается не просто как отвлекающий фактор. Американцы считают, что европейцы так же, как и они, озабочены проблемой радикального ислама. Но у европейцев другие озабоченности. Для американцев проблема, по большому счету, 'где-то там', в далеких странах, где радикальные исламские террористы замышляют свои теракты, и поэтому решение лежит тоже 'где-то там'. Для европейцев исламский радикализм - это, в первую очередь, внутриполитический вопрос, вопрос о том, могут ли мусульмане быть ассимилированы в европейское общество XXI века, а, если могут, то как. По мнению европейцев, действия США только усугубляют проблемы Европы. Если Соединенные Штаты разворошат осиное гнездо, то осы полетят в Европу - по крайней мере, этого опасаются европейцы.Короче говоря, война с террором стала в большей степени источником противоречий, нежели единства. Соединенные Штаты, которые уже в 1990-е гг. считались многими гегемоном-хулиганом, после 11 сентября воспринимаются как погруженный в себя гегемон-хулиган, не задумывающийся о последствиях своих действий.
НЕКОМПЕТЕНТНЫЙ ГЕГЕМОН?
Именно с этой точки зрения многие рассматривали решение о вторжении в Ирак в 2003 г. И в этом еще один парадокс. Свержение Саддама Хусейна было одним из самых эгоистических шагов Соединенных Штатов после 11 сентября, больше соответствующим существовавшему до 11 сентября представлению США о себе как об активном и ответственном мировом лидере, чем более узкой, основанной на интересах внешней политике Буша.Вторжение было отчасти связано с войной с террором. Администрацию Клинтона также беспокоили террористические связи Саддама, и она воспользовалась этими предполагаемыми связями для оправдания своей военной операции против Ирака в 1998 г. Сам Клинтон предупреждал, что, если Соединенные Штаты не предпримут решительные действия против Саддама, то мир 'будет сталкиваться со все новыми угрозами того типа, что представляет собой Ирак сегодня - государство-изгой с оружием массового поражения, готовое использовать его или предоставить его террористам, наркоторговцам или организованным преступникам, которые незаметно перемещаются по миру среди нас'. После 11 сентября резко сниженный уровень терпимости к угрозам помогает объяснить тот факт, что такие реалисты, как Чейни, которые раньше считали, что Саддама можно довольно безопасно сдерживать, вдруг изменили свою позицию. Та же самая логика руководила сенатором Хиллари Клинтон (демократ от штата Нью-Йорк) и многими другими демократами и умеренными республиканцами в Конгрессе, когда в октябре 2002 г. они санкционировали применение силы, одобрив соответствующий законопроект в Сенате 77 голосами из ста. Именно поэтому открытая оппозиция войне была такой редкостью. Колумнист Time Джо Кляйн (Joe Klein) выразил это настроение в интервью накануне войны. 'Рано или поздно, нужно вышвырнуть этого парня... Нужно дать сигнал, потому что, если не дать его сейчас... то каждый потенциальный Саддам и террорист будут чувствовать себя ободренным'.Основные аргументы в пользу вторжения в Ирак были сформулированы задолго до войны и задолго до появления бушевского реализма. Они соответствовали более широкому пониманию интересов США, которое господствовало в годы правления Клинтона и во время 'холодной войны'. В 1990-е многие считали Ирак не непосредственной угрозой Соединенным Штатам, а проблемой миропорядка, за которую США несут особую ответственность. Как говорил в 1998 г. тогдашний советник по национальной безопасности Сэнди Бергер (Sandy Berger), 'От будущего Ирака зависит судьба Ближнего Востока и арабского мира на ближайшее десятилетие и позже'. Именно поэтому такие фигуры, как Ричард Армитидж (Richard Armitage), Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) и Роберт Зеллик (Robert Zoellick) подписали в 1998 г. обращение с требованием насильственного свержения Саддама. Именно поэтому, как писал тогда журналист New York Times Билл Келлер (Bill Keller) (ныне ответственный редактор газеты) войну поддержали либералы из клуба 'Боже мой, а я ведь тоже ястреб!', включая регулярных комментаторов [New York Times] и Washington Post, редакторов New Yorker, New Republic и Slate, колумнистов Time и Newsweek', а также многих бывших клинтоновских чиновников.Либералы и прогрессивные политики, которые выступили за войну в Ираке, поступили так во многом по той же самой причине, по которой они поддержали войну на Балканах: считая ее необходимой для сохранения либерального международного порядка. Они предпочли бы, чтобы действия Соединенных Штатов были санкционированы ООН, но знали, что в случае Косово это было невозможно. Их главная забота сводилась к тому, что администрация Буша после свержения Саддама будет реагировать на последствия, руководствуясь узко реалистическим подходом. Как выразился сенатор Джо Байден (Joe Biden) (демократ от штата Делавэр), 'Некоторым из них созидание нации не по зубам'. Бывший клинтоновский чиновник Рональд Асмус (Ronald Asmus) задавался вопросом: 'О чем идет речь: об американском могуществе или демократии?' Если речь идет о демократии, считал он, то Соединенным Штатам следовало бы 'иметь более широкую базу поддержки в стране и больше друзей за рубежом'.Однако широкий консенсус среди американских консерваторов, либералов, прогрессивных и неоконсервативных политиков не был воспроизведен в остальных странах мира. Для европейцев Косово очень сильно отличается от Ирака. Дело не в законности или ООН, а в географическом положении. Европейцы были готовы пойти на войну без санкции ООН, когда речь шла о них самих, их безопасности, их истории и их морали. Ирак - совершенно другое дело. Для таких американских либералов, как колумнист New York Times Томас Фридман (Thomas Friedman), 'цинизм и неуверенность Европы, выдаваемые за моральное превосходство' были 'непереносимы'.Ирак давно был камнем преткновения. В 1990-е годы возникли большие расхождения между Великобританией и Соединенными Штатами с одной стороны, которые выступали за сдерживание Ирака при помощи санкций и военного давления, и Китаем, Францией, Россией и большинством других стран с другой - они выступали за прекращение сдерживания. К 2000 г. администрация Клинтона уже опасалась, что режим сдерживания может рухнуть, но ей не удалось убедить остальных в необходимости его поддержания. К 2003 г. мало что изменилось. Теракты 11 сентября не снизили терпимость остального мира к Саддаму Хусейну, в отличие от терпимости Соединенных Штатов. Напротив, сократилась терпимость мира к Соединенным Штатам.К 2003 г. очень немногие страны принимали близко к сердцу заявления о безотлагательности войны с террором и гуманитарных озабоченностях в Ираке или испытывали желание вновь увидеть Соединенные Штаты во главе международного крестового похода ради восстановления порядка силой, как это было во время войны в Персидском заливе в 1991 г. Мало кто мог поверить, что Соединенные Штаты, особенно, при Буше, вдруг начали действовать от имени мирового порядка. Поэтому многие могли объяснить эту войну только как войну за нефть, или за Израиль, или за американский империализм, и так далее. В общем, считали ее чем угодно, кроме того, чем ее считали сторонники войны, представляющие весь политический спектр США: войной, которая соответствует интересам США и лучшей части человечества.Кто знает, что произошло бы, если бы Соединенные Штаты обнаружили материалы для создания оружия и программы, которые, как считали все, включая европейцев и антивоенных критиков в Соединенных Штатах, имелись у Ирака? Даже если бы оружия не было обнаружено, то какой была бы реакция мира, если бы Соединенные Штаты принесли в Ирак относительный порядок и стабильность? Тогдашний государственный секретарь Колин Пауэлл считал в то время, что 'как только мы добьемся успеха, начнем побеждать, и люди осознают, что мы пришли, чтобы дать лучшую жизнь народу Ирака', будет возможно 'довольно быстрое' изменение мирового общественного мнения.Разумеется, произошло нечто иное. Успешно свергнув Саддама, Соединенные Штаты приступили к провалу операции по восстановлению порядка и стабильности в пост-саддамовском Ираке. Причин этого провала было множество, включая сочетание плохих решений с невезением, что может случиться в ходе любой войны, и трудности, изначально присущие раздробленному иракскому обществу. Но частью проблемы было мировоззрение, которое многие высокопоставленные чиновники Буша сохранили с 1990-х годов и первых дней его администрации. Руководство Пентагона было привержено концепции 'стратегической паузы' и враждебно относилось к слишком сильной опоре на сухопутные войска. Кроме того, сохранялась аллергия республиканцев в отношении созидания наций, чего опасался Байден. Следствием этого - как в Афганистане, так и в Ираке - было размещение слишком немногочисленного контингента, который был не в состоянии взять под контроль территорию страны и подавить борьбу за власть, неминуемую после падения диктатур, а также слишком слабый гражданский потенциал для того, чтобы заниматься мощным социальным и экономическим восстановлением, необходимым при решении неизбежной задачи по послевоенному национальному возрождению. В Ираке эти промахи стали очевидны в первые месяцы после вторжения. Чтобы освоиться с этим, администрации потребовалось еще четыре года.В конце концов, администрация Буша все-таки скорректировала свою стратегию, и, в результате, перспективы успеха в Ираке сегодня выглядят гораздо более радужно, чем могло показаться два года назад. Но за годы топтания на месте Соединенные Штаты заплатили огромную цену. Каким бы ни был ущерб, нанесенный Соединенным Штатам самим вторжением, ущерб, причиненный четырьмя годами неудач, включая наиболее яркие проявления этих неудач - такие, как скандал в тюрьме Абу-Грейб, несоизмеримо выше. В распадающемся мире нет ничего хуже зацикленного на себе гегемона, чем некомпетентный гегемон, зацикленный на себе.
СИЛА И ИЛЛЮЗИЯ
У следующей администрации есть шанс извлечь уроки из ошибок администрации Буша, равно как развить успех, достигнутый администрацией Буша при их исправлении. Сегодня позиция Соединенных Штатов в мире не так плоха, как утверждают некоторые. Предсказания о том, что другие державы предпримут согласованные усилия с целью уравновешивания хулиганской сверхдержавы, оказались неточными. Другие державы действительно появляются, но они не встают единым фронтом против Соединенных Штатов. Китай и Россия заинтересованы в снижении масштаба американского господства и стремятся к увеличению своей относительной силы. Но друг к другу они относятся с не меньшей настороженностью, чем к Вашингтону. Другие новые державы - такие, как Бразилия и Индия - не стремятся стать противовесом Соединенным Штатам.Действительно, несмотря на негативные настроения, отражающиеся в опросах общественного мнения, большинство великих держав нашего мира в геополитическом плане сближается с Соединенными Штатами. Несколько лет назад президент Франции Жак Ширак и канцлер Германии Герхард Шредер флиртовали с идеей переориентации на Россию в качестве противовеса силе США. Но теперь Франция, Германия и вся остальная Европа склоняются в другом направлении. Дело не в том, что они вновь воспылали любовью к Соединенным Штатам. Более проамериканская политика президента Франции Николя Саркози и канцлера Германии Ангелы Меркель отражает их мнение о том, что тесные, но не свободные от критики отношения с Соединенными Штатами увеличивают силу и влияние Европы. Между тем, страны Восточной Европы тревожит усиление России.Государства Азии и Тихоокеанского региона сближаются с Соединенными Штатами главным образом в силу опасений перед усилением Китая. В середине 1990-х американо-японскому альянсу угрожала эрозия. Но после 1997 г. стратегические отношения между двумя странами заметно укрепились. Некоторые государства Юго-Восточной Азии тоже пытаются застраховаться перед лицом усиливающегося Китая. (Возможно, единственное исключение из этой общей тенденции - Австралия, новое правительство которой склоняется в сторону Китая, отходя от Соединенных Штатов и других демократических стран региона). Самый значительный сдвиг произошел в Индии, бывшей союзнице Москвы, которая сегодня считает хорошие отношения с Соединенными Штатами важнейшим средством достижения своих долгосрочных стратегических и экономических целей.Даже на Ближнем Востоке, славящемся своим рьяным антиамериканизмом, где образы американской оккупации Ирака и воспоминания об Абу-Грейб по-прежнему будоражат общественное сознание, стратегический баланс не стал неблагоприятным для Соединенных Штатов. Египет, Иордания, Марокко и Саудовская Аравия продолжают тесное сотрудничество с Соединенными Штатами - равно как государства Персидского залива, которые тревожит Иран. В Ираке на место непреклонного антиамериканизма при Саддаме пришла зависимость от Соединенных Штатов, а стабильный Ирак в будущем изменит стратегическое равновесие в сторону США, поскольку Ирак обладает богатыми запасами нефти и может стать значимой державой региона.Эта ситуация резко контрастирует с крупными стратегическими неудачами Соединенных Штатов на Ближнем Востоке в годы 'холодной войны'. В 1950-е и 1960-е годы в регионе царили панарабские националистические настроения, открывшие путь беспрецедентному вмешательству СССР, включая квазиальянс между Советским Союзом и Египтом Гамаля Абделя Насера, равно как советский альянс с Сирией. В 1979 г. обрушился один из столпов стратегической позиции США в регионе, когда яро антиамериканская революция аятоллы Рухоллы Хомейни свергла проамериканского шаха Ирана. Это привело к фундаментальному сдвигу стратегического равновесия в регионе, сдвигу, от которого Соединенные Штаты страдают по сей день. В результате иракской войны ничего подобного пока не случилось.Сегодня те, кто объявляет об упадке Соединенных Штатов часто воображают прошлое, в котором мир плясал под мелодию царственной Америки. Это иллюзия. Нарастает ностальгия по чудесной эпохе господства США после Второй мировой войны. Но, несмотря на тогдашние успехи в Европе, Соединенные Штаты пережили катастрофические неудачи в других регионах. 'Потеря' Китая, оказавшегося под властью коммунистов, северокорейское вторжение в Южную Корею, испытание Советским Союзом водородной бомбы, волнения в Индокитае, вызванные постколониальным национализмом - каждый из этих фактов был громадной стратегической катастрофой, и в то время понимался именно так. Каждый из них оказал решающее влияние на то, какой стала оставшаяся часть ХХ века, и это влияние было далеко не позитивным. Соединенные Штаты были не в состоянии контролировать ни одну из этих ситуаций или хотя бы эффективно управлять ими. Ни одно событие последнего десятилетия не сравнится с любым из этих событий по своему разрушительному воздействию на позицию Соединенных Штатов в мире.Китайские стратеги считают, что нынешняя международная конфигурация, скорее всего, просуществует еще какое-то время, и они, вероятно, правы. Пока Соединенные Штаты остаются в центре мировой экономики и продолжают быть сильнейшей державой в военном отношении и первым из апостолов самой популярной политической философии в мире, пока американская общественность продолжает поддерживать идею американского доминирования - что она последовательно делает уже шесть десятилетий - и пока потенциальные соперники вызывают у своих соседей, скорее, страх, чем сочувствие, структура международной системы должна оставаться прежней: одна сверхдержава и ряд великих держав.Однако было бы иллюзией считать, что можно с легкостью вернуться к лидерству США и сотрудничеству между союзниками Соединенных Штатов, существовавшим в эпоху 'холодной войны'. Не существует ни одной объединяющей угрозы масштаба Советского Союза, которая могла бы связать Соединенные Штаты и другие страны, казалось бы, постоянными узами. Сегодня мир больше напоминает девятнадцатый век, чем конец двадцатого. Те, кто воображает, будто это хорошая новость, должны вспомнить, что порядок XIX века закончился не так хорошо, как 'холодная война'.Чтобы избежать подобной судьбы, Соединенным Штатам и другим демократическим странам понадобится оценить свои интересы с более просвещенной и великодушной точки зрения, чем они делали это даже во время 'холодной войны'. Соединенные Штаты, как сильнейшая из демократий, должны не противодействовать миру объединенных и сокращенных национальных суверенитетов, а приветствовать его. Чего им бояться в мире распространения законов и норм, основанных на либеральных идеалах и призванных защищать их? Между тем, они могут выиграть очень много. В то же время, демократии Азии и Европы должны вновь осознать, что движение к более совершенному либеральному порядку зависит не только от права и воли народа, но и от сильных стран, поддерживающих и защищающих их.Возможно, в эгоистическом мире не каждое государство способно на такую просвещенную мудрость. Но если и есть какая-то надежда, то это надежда на возрожденное понимание важности ценностей. Соединенные Штаты и другие демократические страны разделяют стремление к либеральному международному порядку, построенному на демократических принципах и скрепленному - пускай несовершенно - законами и международными договорами. Давление на этот порядок постепенно возрастает: авторитарные великие державы наращивают силу и влияние, а антидемократическая борьба радикального исламского терроризма продолжается. Если тот факт, что демократии нуждаются друг в друге, менее очевиден, чем прежде, то необходимость для этих стран, включая Соединенные Штаты, 'смотреть дальше в будущее' неизменно возрастает.
* 'Мы все американцы, но...' (фр.)
* The Ugly American ('гадкий американец') - название романа У. Ледерера и Ю. Бердика (1958 г.) и популярная характеристика стереотипного отношения к американцам в мире - прим. пер.
Роберт Каган - старший научный сотрудник Фонда Карнеги, автор книги 'Возвращение истории и конец мечтаний'
Подписаться на:
Сообщения (Atom)